Книга снов
Шрифт:
– Прости меня, – говорит он.
Прежде чем он ступает за край, в пустоту, его взгляд затуманивает отчаянный страх и одновременно – бесповоротная решимость.
– Генри! – кричу я и в тот же момент просыпаюсь.
ГЕНРИ
– Значит, ты решился? – спрашивает меня последняя тень.
– Да.
– Тогда идем.
Тень ослабляет объятия, которые крепко держали Мэдлин.
Маленькая танцовщица замирает. Она смотрит на меня долго, переминается, а потом устремляется
Я протягиваю тени руку.
Мне так страшно умирать.
Но это единственное верное решение, впервые я сделал правильный выбор и пойду до конца.
Эдди должна жить, жить по-настоящему, а не с человеком, который навсегда останется немым созданием без собственной воли.
Сэм и Мэдди, они предназначены друг другу, навсегда.
Так будет хорошо. Так наконец все встанет на свои места.
Тень тянет меня за собой. Боль так всеобъемлюща, что я открываю рот и позволяю морю забрать меня, заполнить собой целиком и полностью. Мне не пошевелить ни рукой ни ногой и ужасно больно. Болит все, все, словно я чувствую каждую клеточку своего забытого, брошенного, угасшего тела.
Боль повсюду. Она гудит, колет, меня мучает тошнота. Гудение в ушах раздается громко и глубоко.
Потом внезапно я тону.
Все глубже и все быстрее, сливаюсь с морем, и вода наполняет меня.
Я дотрагиваюсь до песка и гальки на дне. Оно открывается и принимает меня.
Но на пути случается нечто, о чем я не подумал. На что не рассчитывал.
День 46-й
СЭМ
Все падает. Его температура, давление, пульс. Кажется, будто падает старое гордое дерево. Его пальцы дрожат, рука снова и снова сжимает пальцы Эдди, которая стоит рядом. Его трясет. Мускулы на лице напрягаются и расслабляются. Веки вздрагивают.
Я чувствую, как он возвращается, нет, его скорее выталкивают, да, что-то с невероятной силой вдавливает отца в его тело. Сейчас он бьется пятками о койку, и наконец это замечают и приборы.
Прикрепленные к его голове датчики электроэнцефалографа показывают отклонения, и срабатывает система оповещения дежурных врачей на подиуме.
Через пару минут на месте уже доктор Сол, на его лице еще видны следы неспокойной ночи. Он смотрит на молодого врача с рыжими бакенбардами и шрамом на шее, который дежурит сегодня.
– Паника, – говорит он. – Он возвращается, но циркуляция крови на грани, содержание кислорода постоянно падает.
– Мистер Скиннер, вы меня слышите?
– Пожалуйста, – шепчет Эдди, на ней лица нет, но она держится. Она кладет руку на плечо доктора Сола.
Он смотрит на нее, и Эдди едва заметно качнула головой.
Врач отходит от койки.
– Сэмюэль, – вдруг совершенно спокойно приказывает Эдди. – Подойди.
Отец покрывается испариной, аппарат искусственного дыхания еле справляется, кажется, будто он сам хочет дышать.
Они
Эдди крепко держит отца за руку, и я встаю на привычное место, туда, где он сможет увидеть меня, едва открыв глаза.
И он их открывает.
Отец открывает глаза, и я понимаю, что он с нами.
Он вернулся!
Он смотрит на меня с любовью, и меня почти целиком охватывает боль, которую он сейчас испытывает.
Ничто больше не стоит между ним и болью от жара, воспаления, проломленного черепа, нет ни медикаментов, ни сна – ничего. Его тело сгорает, но он живой!
Потом он невероятным усилием переводит взгляд на Эдди, и он смотрит теперь лишь на нее, на нее одну.
Я оборачиваюсь к Мэдди.
И она открыла глаза.
И смотрит на меня.
Она смотрит на меня!
И теперь я все понимаю, но не хочу принимать.
ЭДДИ
– Болеутоляющие, нужно…
– Давление, он…
– Гипертония, он…
Я хочу, чтобы они прекратили. Все. Хочу, чтобы они на секунду просто остановились и послушали Генри!
– Тихо! – прошу я и громче добавляю: – Пожалуйста, просто замолчите на секунду. Заткнитесь все!
Рявкнула. Они замерли.
Наконец-то.
Взгляд Генри останавливается на мне, и я чувствую жизнь в его руке, ответное рукопожатие.
– Я люблю тебя, – говорю я ему.
Его взгляд становится мягче, и я вижу, скольких сил, какого напряжения ему стоит держать глаза открытыми.
Он пытается говорить. Не получается, у него вырывается лишь выдох, легкий выдох.
– Мэдди? – спрашивает Генри и пытается посмотреть на Сэма. Не представляю, откуда он знает ее имя, но оно ему известно, и Сэм говорит быстро и успокаивающе:
– Она поправится, папа.
Напряжение сходит с лица Генри. Его глаза ищут меня, я двигаюсь ему навстречу.
И ты тоже, прошу я про себя, пожалуйста, ты тоже.
– Не уходи, – шепчу я.
– Я, – произносят его губы с невероятным усилием, – люблю. – И наконец он заканчивает фразу: – Тебя.
А потом: «Прости меня». Генри произносит это на выдохе, но так громко, что его слышат все, абсолютно все.
Он разбивает мне сердце и одновременно исцеляет его.
– Конечно, – говорю я.
Он сжимает мою руку, все крепче, и я все снова и снова повторяю шепотом: «Я люблю тебя, навсегда, навечно». Он смотрит на меня, цепляется за мой взгляд, его глаза полны любви. И невыносимого страха.
Генри больше не дышит.
В конце, полный беспомощного удивления, падая в широкую бесконечную бездну, туда…
…он покидает меня.
Его рука отпускает мою.
А я держу его крепко.
Крепко держу его, когда Сэм бросается к Мэдди и хватает ее протянутую к нему руку, а доктор Сол дает указания к реанимации, Дмитрий пытается выставить меня, а прибор, который долгие сорок шесть дней и ночей сопровождал биение сердца Генри, выдает сплошную прямую линию, последний звук еще стоит в ушах, но я знаю, что Генри не вернется.