Книга снов

Георге Нина

Сначала с помощью мобильника Сэма, а потом своего ноутбука я «проехалась» по родине Генри на Ируазе. Фотографии, карты, блоги – Генри родом из дикой местности, которую я хочу однажды увидеть. Узнать ее вместе с Генри.

Желтые цветы дрока окаймляют утесы, а на юге высится маяк Святого Матфея, Сен-Матьё, вход в бухту Бреста. У берега вздымаются бирюзовые волны, прозрачные, как нежно-зеленое бутылочное стекло, такого изысканного изумрудного оттенка, волшебно-гипнотического. Они манят, и люди исчезают в них.

И я хочу вот так исчезнуть в ночи.

Я хочу броситься в глубокое море снов и там снова встретить Генри. Не важно, как это зовется, и не важно, объяснимо это или нет.

Но сердце мое бешено стучит, от усталости ни следа. Я не хочу пить, чтобы заставить себя спать. Никаких фантазий, навеянных виски.

Но уснуть не получается.

Я ворочаюсь на матрасе. Встаю, задергиваю плотнее занавески, кладу свернутое полотенце под дверную щель, чтобы не видеть полоску света из коридора. Пытаюсь считать в обратном порядке от ста.

Проходит час и еще один, кажется, будто никогда в жизни я не была столь бодра, как сейчас.

Мысли вертятся в голове, и мне вспоминается все, что я забыла сделать за эти последние сорок пять дней. Я не оплачивала счета, не отвечала на электронные письма, не просматривала приглашения. Я не делала уборку в квартире, не ходила в парикмахерскую и не высыпалась. Но мне и не уснуть. Я встаю и иду в пижаме по неизменно освещенному коридору. На цыпочках проскальзываю по лестнице вниз в отделение интенсивной терапии. Накидываю на себя шуршащий халат, надеваю маску.

Свет в зале переключен на ночной режим, и на подиуме в центре, освещенные блеклым голубым светом мониторов, сидят ночные стражи жизни и смерти.

Врачи кивают мне. «Вы продезинфицировали руки?» Да, киваю я в ответ. Я проделываю это не меньше десяти-двенадцати раз в день, и все же они каждый раз спрашивают.

Меня тянет к Мэдди. Вокруг ее кровати натянули шторки. Уже четыре дня ее тело живет за счет машин. Если откажет еще и печень, то она умрет.

Сэм сидит около нее, завернувшись в зеленый халат операционных сестер, в маске и перчатках, на голове шапочка, а на ногах бахилы. Он читает Мэдди вслух. Он отсек все прочее, весь его мир ограничивается ее лицом и этим местом размером три на три метра, огороженным занавесом.

– Посмотри, – шепчу я Генри. – Это твой сын. Он хороший, добрый человек. Он мне очень нравится, Генри. Очень.

Глаза Генри закрыты.

Я смотрю данные его «архитектуры сна», они по-прежнему почти ничего не говорят мне. Прямые линии, как разделительные линии на дороге. Я смачиваю ему рот, снова и снова. Пусть не мучается от жажды.

Каждые пятнадцать минут приходит кто-то из дежурных врачей, контролирует состояние Мэдди и кивает мне.

Я представляю, как во сне могу сказать Генри, что он должен вернуться, что мы начнем все заново, что все будет хорошо. И мы будем вместе, всегда. Я представляю, что он все преодолеет, все пройдет: ушибы головного мозга, защемления, переломы, страх, кому, реабилитацию, он научится говорить, ходить, любить.

На какой-то прекрасный

миг я снова могу глубоко дышать, страх немного ослабляет хватку.

Я сажусь рядом с Генри, а потом очень осторожно ложусь рядом с ним. Кладу голову ему на плечо. Беру его за руку и смотрю в потолок, спрашиваю себя, видит ли и он этот потолок. С приглушенным на ночь свечением ламп, со всеми отражающимися на нем красными, синими и зелеными огоньками от многочисленных приборов, которые громоздятся на тележке у каждой кровати друг на друге, как ящики комода.

Я нежно целую Генри в плечо, потом шепчу ему в ухо:

– Я видела фотографии, Генри. Церкви Святого Самсона. Я бы хотела съездить туда когда-нибудь. И на мыс Сен-Лоран. И в Мелон, там, говорят, зимой бушуют самые сильные ветра в бухте.

Я представляю себе маяки. Четверть всех маяков Франции находятся там, в море у скал и огромных каменных островов, в бушующем Ируазе. Нет в мире более ненасытного моря, ни одно море не требует столько человеческих жертвоприношений и кораблей.

«Вот, значит, какая она, твоя земля».

Отец никогда не рассказывал мне о Бретани, хотя бывал там. Смотрители маяков не любят рассказывать о том, что видят по ночам в море, даже спустя годы. Они молчат, и их молчание так же глубоко, как и окружающее их море.

– Генри, давай встретимся там? В церкви Святого Самсона? Или там, где ты родился? В Тай Керке, ты как-то показывал мне это место на глобусе, когда мы сидели в кафе «Кампания». Я найду его, твой дом между небом и морем. Я покажу его Сэму.

Я замечаю, как рядом с Генри успокаиваюсь, как меня убаюкивает ритм работы его аппарата искусственного дыхания, под который я непроизвольно подстраиваюсь.

На меня наваливается усталость. Сильная усталость.

Я кладу руку ему на сердце.

И засыпаю, бок о бок с Генри.

ГЕНРИ

Я чувствую. Чувствую тревогу и тоску Сэма по мне. Он словно протягивает ко мне невидимую руку, чтобы убедиться, что я тут. Но сконцентрирован он на Мэдлин.

Я чувствую рядом Эдди, она заботится о моем сыне. Она сильнее, чем думала.

Страх моего сына.

Нежность моей женщины.

Первое разрывает меня на части, второе собирает вновь.

Эдди только что рассказывала мне о Мелоне, и Сен-Лоране, и о цвете волн у меня на родине. Она спит, а я нет.

Как бы я хотел сейчас сделать что-то запретное!

Как бы я хотел сейчас войти в тело здорового человека.

В центре зала сидит врач, он примерно моего роста. У него светло-рыжие бакенбарды, в районе шеи я замечаю старую рану, рубец на горле. Но в его теле столько жизни, крови, беззаботности. Он не испытывает боли! Не испытывает!

Если бы я мог ненадолго позаимствовать его тело.

Если бы я мог склониться над спящей Эдди и поцеловать ее. Почувствовать мягкость ее губ. Первые секунды она еще продолжала бы спать, а потом ответила бы мне.