Книга снов

Георге Нина

Почувствовать ее дыхание, ее руки, как она проводит ими по моим ягодицам, обнимает меня за бедра. Ее руки, такие спокойные и решительные, они меня раздевают, ощущают меня прекрасным. Касаются меня. Кожа, жизнь, кожа, тепло.

Как я хотел бы чувствовать! Тепло, влага, капли воды на коже. Теплая кожа Эдди, ее тело, прильнувшее ко мне.

Напряжение внизу живота, прилив энергии, отвердение. Мягкость. Жар ее чрева. Ее нежные груди на моей груди, губы целуют сначала один сосок, потом второй. Мои ладони наполняются контурами ее плеч, локтей. Округлостью ее ягодиц, изгибом бедра,

нежностью кожи, я приближаюсь к ее лону.

Чувствовать ее вкус. Везде.

Слышать. Ее вздохи.

Видеть. Ее глаза, которые смотрят на меня. Улыбку в ее взгляде, ее приоткрытый рот, который зовет меня.

Я воображаю, как позаимствую чужое тело, например того молодого врача по ту сторону монитора, ненадолго, всего на чуть-чуть, чтобы только прикоснуться к своей любимой.

Узнала бы она меня? В том другом теле? Поняла бы она, что я возношу благодарственную молитву каждой частичке ее бытия? Ее родинке на левой груди, ее мускулам, завитку волос на шее, этой очаровательной складочке у губ, которая образуется, когда она улыбается, этим глазам, которые все для меня: море, жизнь, мечты, вечное бытие.

«Мой летний день. Мое зимнее море. Мой дом», – шепчу я.

Волна спокойствия и умиротворения, исходящая от нее, смешивается с невидимыми нитями моих чувств.

В этом умиротворении мои мысли делают первое усилие. Я должен подумать. Хорошенько подумать, чтобы понять, в каком направлении идти.

Начинаю с девочки.

Мэдлин сказала, что в одной из ее жизней у нее был муж по имени Сэмюэль, с которым она дожила до старости. Была счастлива до старости.

Если та мысль, которая медленно вертится у меня в голове, о том, что все варианты нашей жизни соприкасаются – будь то сон, предсмертное видение, воспоминание, которого не могло быть, дежавю или ощущение упущенного шанса, – да, если все так, как я думаю, то у Мэдлин должен быть вариант жизни, в котором она выходит из тени, освободившись от страха. Справляется с сепсисом. Просыпается. Выздоравливает. Ускользает от последней тени, удерживающей ее на глубине. И проживает тот вариант жизни, в котором Сэм, мой сын, становится ее мужем и они вместе встречают старость.

Этот вариант жизни возможен, только если Мэдлин выживет.

И если я…

Я чувствую затягивающую меня темноту под собой, она пульсирует, толчками донося до меня осознание того, что я еще не могу принять в полной мере.

А когда понимаю, то кажется, будто я спрыгиваю с борта высокого, большого корабля, целеустремленно куда-то движущегося. В пустое пространство, и где-то в самом конце – море. Тонуть, устремив взгляд в точку, которая удаляется, на жизнь и на последний свет, который уносит ее с собой.

Я еще раз обдумываю все, фиксирую каждый поворот мысли. Словно решаю задачку, переменные в которой известны лишь мертвым «икс» и «игрек».

Я уверен.

Глубокое умиротворение Эдди стало мостом, с этого момента дальше я иду один.

Назад.

До самого конца.

Осталось только упасть в темную, ждущую меня, колышущуюся подо мной ночь и отпустить корабль. Осталось лишь отпустить его.

Прощай, моя любовь.

Прощай.

Эта жизнь была

лучшей из всех.

Ночь 45-я

СЭМ

Половина третьего. Эдди все еще спит, положив руку на грудь моего отца.

Я снова сажусь возле Мэдди. Я почти охрип. Читаю ей «Песнь льда и пламени». Эпос Джорджа Р. Р. Мартина достаточно длинный, и читать его можно долго, и вот я представляю себе, что Мэдди захочет узнать, чем все закончится. И не умрет, пока я читаю. А потом поправится и сможет перечитать.

Может, это и глупо, но я не знаю, что еще могу предпринять, чем еще удержать. Вернуть. Порой, засыпая, я слышу ее в лабиринтах за сценой «Щелкунчика». Она в отчаянии бежит по коридорам, вверх и вниз по лестницам. Зовет меня. Зовет маму. Отца. Я сижу на сцене и жду. Я не могу пойти за ней в лабиринт.

Могу только…

Стоп.

Что это?

Как давно это длится?

«Чертовски давно, mon ami. Давай, давай уже!»

Я так привык к черной боли отца, к тому напряжению в воздухе, которое я отчетливо ощущаю и словно могу потрогать его руками, что не заметил, как что-то изменилось. Мерцание его боли стало мягким светом, оно преобразилось.

Во что-то, что внушает мне еще больший страх.

Тишина, воцаряющаяся после отзвучавшей симфонии.

Беззвучие последнего выдоха.

Пустая комната.

Я быстро откладываю в сторону книгу, встаю и открываю шторку, отделяющую Мэдди от койки С7 отца.

Эдди все еще спит с ним рядом.

Я подхожу ближе, ищу, но не нахожу его.

– Папа? – шепчу я. – Папа!

Его нет. Его больше нет.

В три шага я оказываюсь около него. Беру за руку. Может, он просто спит. Пожалуйста, пожалуйста, пусть он просто спит.

В панике не могу дышать.

Смотрю на приборы: пульс, сердцебиение, стадия сна. Горы, холмы, отклонения. Он жив, да, он жив, но его нет.

Я знаю это.

Его тело необитаемо.

Словно он ушел в ту область, которую доктор Сол не нарисовал. Какая-то неизвестная зона между комой и смертью. Между жизнью и смертью. О которой никто ничего не знает, потому что она бесконечно изменчива.

Я перевожу взгляд с Мэдди на отца, потом на монитор, и в какой-то безумный момент мне кажется, будто их сердца бьются в унисон, в одном и том же ритме, словно они идут рука об руку.

Так продолжается некоторое время, и вдруг линии расходятся.

Сердцебиение Мэдди становится быстрее, а отца – медленнее. Все медленнее.

Я знаю, что сейчас произойдет, и все же не в состоянии пошевелиться или прокричать хоть что-то, кажется, будто время что-то отсчитывает, пока пульс отца все замедляется – четыре, три, два, один, теперь – все как и было предначертано, именно так, и никак иначе.

ГЕНРИ

Каждый раз, когда весло опускается в воду и разбивает отражение звездного неба, я вижу лицо Эдди на поверхности воды и как она просыпается.