Книга тайных желаний

Кидд Сью Монк

— Скажи, — заговорила Йолта, и я увидела, каких трудов ей стоило хранить спокойствие, — зачем Харану продавать моего ребенка? Он мог отдать ее на удочерение, и его ложь стала бы правдой.

— Кто поймет, что творится в душе у Харана? Знаю лишь, что он хотел избавиться от ребенка, чтобы не осталось никаких следов. Удочерение потребовало бы трех копий бумаг: одна для Харана, одна для приемных родителей и одна для царского писца. Скрыть имена родителей было бы невозможно, в отличие от жреца. — Он с усилием поднялся: — Когда будешь в храме, спроси Диодору.

Другого имени Хая не знает. Ее растили египтянкой, не иудейкой.

Он уже собрался уходить, и я спросила:

— В библиотеке я видела мужчин в белых туниках, которые взбирались по лестницам. Кто они?

— Мы зовем их библиотекарями. Они следят за порядком, составляют описи и выдают кодексы ученым. Библиотекарей можно увидеть на улицах, когда они бегом доставляют свитки читателям. Кое-кто из них продает списки всем желающим, другие же помогают писцам, покупают чернила и папирус. Избранные счастливцы отправляются за новыми кодексами в далекие страны.

— Из Лави выйдет прекрасный библиотекарь, — заметила я, внимательно следя за своим другом. Мне хотелось понять, понравится ли ему моя идея. Лави тут же расправил плечи — от гордости, решила я.

— А хорошее ли у них жалованье? — поинтересовался Лави.

— Вполне достаточное, — ответил Аполлоний после некоторой паузы. Когда Лави вдруг заговорил, да еще так прямо, старый казначей удивился. — Но эту должность тяжело получить. Чаще всего она переходит от отца к сыну.

— Ты сказал, что хочешь искупить свою вину, — вмешалась Йолта. — Мы будем в расчете, если ты выхлопочешь место нашему другу.

Онемевший от неожиданности Аполлоний несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем ответить:

— Ну не знаю… будет непросто.

— Твое влияние велико, — польстила ему Йолта. — Должно быть, многие тебе обязаны. Устройством Лави в библиотеку не искупить продажу моей дочери, но твой долг мне будет уплачен. Твое бремя станет легче.

Старик оглядел Лави.

— Он начнет с низкооплачиваемой должности помощника. Учение не из легких. Нужно читать по-гречески. Умеешь? — обратился он к Лави.

— Да, — кивнул тот.

Я была удивлена. Наверное, читать по-гречески он научился в Тивериаде.

— Тогда я сделаю все, что в моих силах, — сказал Аполлоний.

Когда старик ушел, Лави тихонько спросил:

— Научишь меня читать по-гречески?

XIV

Я радовалась за Йолту и за Лави: она нашла дочь, а он, возможно, получит хорошее место. Воспоминания о библиотеке тоже приносили мне радость, но я ни на минуту не забывала об Иисусе. Что делаешь ты, мой возлюбленный? Как сократить нашу разлуку? Ответов у меня не было.

На обратном пути мы набрели на художника, который рисовал женское лицо на доске из липы. Он работал в небольшом общественном дворе. Перед мастером во всем блеске своею великолепия сидела женщина. Группа зевак наблюдала за работой. Мы присоединились к ним, и я с отвращением вспомнила часы, проведенные перед рисовальщиком во дворце Антипы.

—

Она делает портрет для похорон, — объяснила Йолта. — Когда женщина умрет, рисунок поместят на ее лицо внутри саркофага, а до тех пор он будет висеть у нее дома. Изображение должно сохранить память о ней.

Я слышала об обычае египтян класть странные предметы в гроб — еду, украшения, одежду, оружие, бесчисленное множество вещей, которые могут понадобиться в загробной жизни, — но это мне было в новинку. Я смотрела, как из-под пальцев художника возникает на доске лицо модели — безупречное и точно такого же размера, что и оригинал.

Я отправила Лави выяснить, сколько стоит нарисовать портрет.

— Художник сказал, цена ему пятьдесят драхм, — сообщил Лави, вернувшись к нам.

— Спроси, нарисует ли он меня следующей.

Йолта удивленно улыбнулась:

— Хочешь заказать портрет для похорон?

— Не для похорон. Для Иисуса.

А может, и для себя.

Вечером я поставила свой портрет на столик рядом с кроватью, подперев его чашей для заклинаний. Художник ничего не приукрасил и написал меня как есть, в поношенной тунике, с простой косой, перекинутой на грудь, и непослушными прядками волос, падающими на лицо. Просто Ана. Но что-то особенное было в этом рисунке.

Я взяла его в руки и поднесла к лампе, желая рассмотреть получше. В луче лампы краска переливалась, и мое лицо казалось очень юным: уверенный взгляд, подбородок смело поднят, лицо дышит силой, уголки губ устремлены вверх.

Я сказала себе, что по возвращении в Назарет, когда вновь увижу Иисуса, попрошу его закрыть глаза и вложу ему в руки портрет. Он посмотрит на него с восхищением, а я скажу с притворной серьезностью: «Теперь, если мне снова будет угрожать темница и придется бежать в Египет, ты не забудешь моего лица».

Потом я рассмеюсь, и он подхватит.

XV

Стоя в дверях, выходящих в сад с лотосами, я прислушивалась к треску и ворчанию в вечернем небе. Весь день зной липкой пленкой накрывал город, но теперь поднялся ветер и пошел ливень, чьи черные иглы стучали по пальмам и поверхности пруда, мгновенно исчезая в толще воды. Я ступила во мрак, где пела невидимая мне трясогузка.

Последние три недели я проводила каждое утро в скриптории, обучая Лави греческому, вместо того чтобы исполнять свои обязанности. Даже Фаддей присоединился к обучению, настояв, чтобы наш ученик начал с копирования алфавита. Раз за разом на обратной стороне старых ненужных папирусов появлялись греческие буквы. Я тщательно уничтожала следы наших занятий, чтобы по возвращении Харана они не попались ему на глаза.

Памфила сожгла такое количество альф, бет, гамм и дельт на кухне, что я пошутила: в Египте не бывало еще более ученой печи. К началу второй недели Лави усвоил, как спрягать глаголы и склонять существительные. К третьей он уже находил глаголы в предложении. Вскоре ему предстояло взяться за Гомера.