Книга тайных желаний

Кидд Сью Монк

— Значит, старшие совсем не работают?

— Они заслужили право посвятить все свое время духовному труду.

Мы проходили мимо спящих деревень, виноградников, винных прессов, богатых вилл и простых сельских домов. Лави возглавлял наш маленький отряд, неся фонарь и слушая указания Йолты. Мы не заблудились только чудом.

— Каждый сорок девятый день, — продолжала рассказывать тетка, — они проводят особый ритуал, во время которого всю ночь поют, танцуют и принимают участие в общей трапезе. Все это приводит участников в состояние экстаза,

которое называют трезвым опьянением.

Да что же это за место?

Добравшись до заросших камышом берегов Марейского озера, мы притихли. Интересно, вспоминался ли Йолте тот день, когда она впервые оказалась здесь, разлученная с дочерью? История повторялась. Я смотрела на отражение луны, которое качалось на поверхности воды в окружении звезд. Из-за известняковой гряды доносился запах моря. В груди у меня теснились страх и восхищение, как в тот день много лет назад, когда я ждала Иисуса в пещере.

Была глубокая ночь, когда дорога вывела нас к необычайно крутому холму. На вершине я разглядела постройки под плоскими крышами.

— Жилища терапевтов малы и просты, — сказала Йолта, проследив за моим взглядом. — Перед каждым есть небольшой двор, внутри — комната для сна и так называемый монастерион — священное место для духовной работы.

Она уже в третий раз упомянула это странное определение.

— Что такое духовная работа? — решилась уточнить я. После десяти лет ежедневных хлопот по дому мне трудно было вообразить, что можно просто сидеть в священном месте.

— Это чтение, письмо, сочинение песен, молитва. Ты сама увидишь.

Перед крошечными домом привратника мы остановились и забрали у Лави наши мешки. Я вытащила из своего пригоршню драхм.

— Вот, возьми, — сказала я. — Когда придет письмо от Иуды, пусть Памфила наймет повозку и приезжает не мешкая.

— Не беспокойся, я обо всем позабочусь, — ответил он и замешкался, не решаясь уйти.

Я нашла его руку:

— Спасибо, Лави. Ты мне как брат.

В темноте его лица не было видно, но я поняла, что Лави улыбается, и потянулась к нему, чтобы обнять.

— Сестра, — отозвался он и попрощался с Йолтой. Нашему другу предстоял неблизкий обратный путь.

На страже стоял один из младших, тощий человек, не желавший сперва открывать ворота. Его работа, объяснил он, заключается в том, чтобы не пускать воров, шарлатанов и всяких бродяг, но стоило лишь Йолте упомянуть, что когда-то она принадлежала к старшим терапевтам, как он немедленно подчинился.

И вот теперь я стояла перед Скепсидой в ее доме, слушала Йолту, которая объясняла причины, толкнувшие меня на кражу папируса, и размышляла о том, суждено ли мне самой испытать то, о чем рассказывала мне тетка. Тем временем она перешла к истории нашего побега из Галилеи, упомянув, что только так я могла избежать темницы. Лицо Скепсиды было непроницаемо. Полагаю, про себя она удивлялась моей способности постоянно попадать в переделки.

— Способности моей племянницы

к письму исключительны, — расхваливала меня Йолта, чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление. — Она гораздо образованнее любого известного мне мужчины.

Скепсида похлопала ладонью по скамейке:

— Йолта, сядь рядом.

Она предлагала это уже и раньше, но Йолта отказалась и продолжала мерить комнату шагами, описывая свою встречу с Диодорой и угрозы Харана.

Теперь же она тяжело вздохнула и опустилась на скамью. В свете лампы тетя выглядела изможденной.

— Ты пришла к нам от отчаяния, — заговорила Скепсида, — но это недостаточная причина, чтобы принять вас. Те, кто живет здесь, делают это из любви к тихой созерцательной жизни. Они приходят учиться и берегут память о Боге живом. Можете ли вы сказать, что явились сюда за тем же?

— Когда меня отправили сюда в прошлый раз, — ответила ей Йолта, — ты приняла меня, чтобы избавить от наказания. Я оставила дочь и горевала. Большую часть своей жизни здесь я провела в попытках уговорить тебя помочь мне сбежать. Самым счастливым для меня стал день, когда ты убедила Харана позволить мне укрыться в Галилее, хотя на это понадобилось время — целых восемь лет!

При этих словах Скепсида усмехнулась.

— Сейчас для меня ничего не изменилось, — продолжала Йолта. — Не буду лгать и говорить, будто меня привели в общину достойные цели, которые ты упомянула.

— А я, пожалуй, могу, — заявила я.

Они с удивлением воззрились на меня. Будь у меня под рукой медное зеркало, я бы увидела такое же удивление и на собственном лице.

— Я пришла в таком же отчаянии, что и тетя, но обладаю всеми качествами, нужными для духовной работы. Я люблю тихую жизнь. И жажду одного: писать, учиться и хранить память о Софии живой.

Скепсида посмотрела на пухлый мешок у меня на плече, откуда торчали концы свитков. Чашу для заклинаний я прижимала к животу. У меня не было времени найти кусок ткани, чтобы завернуть ее, и она успела здорово испачкаться, потому что я ставила ее на землю в зарослях тростника, куда ходила облегчиться.

— Позволь взглянуть на твою чашу, — попросила Скепсида. До того она еще ни разу не обращалась ко мне напрямую.

Я подчинилась. Глава терапевтов поднесла к чаше лампу и прочла мои самые сокровенные мысли, после чего вернула сосуд мне, но прежде обтерла его краем туники.

— Твоя молитва доказывает, что ты говоришь правду. Она посмотрела на Йолту: — Старый друг, ты перечислила все грехи, свои и Аны, и ничего не утаила, а значит, будешь честна и в прочем. Как и прежде, твои помыслы мне известны. Я дам убежище вам обеим и лишь одну вещь попрошу у Аны взамен. — Она повернулась ко мне: — Ты напишешь гимн в честь Софии и споешь его нам на следующем праздновании.

Мне словно приказали забраться на вершину скалы, раскрыть крылья и полететь.

— Но я не умею сочинять гимны! — выпалила я.