Княжеский отпуск

Лопатин Федор

Давно проснулась и работала дворня: слышался стук топора, который, как часы, отсчитывал последние мгновения жизни растущего дерева, превращая его в мёртвое, но нужное для домашнего хозяйства. Где-то вдалеке звенел в кузнице металл, и тот звон будил в молодом княжеском сердце то же, что пробуждалось в душах далёких предков, слышавших такой же звон: либо меч о меч, либо колокольный утренний зовущий...

Князю показалось, что кто-то наблюдает за ним из-за деревьев, но он лишь увидел, мелькнувшую меж серых стволов, тень. Однако, это его не смутило, не встревожило - наоборот, он как-то приободрился, потянулся до костного хруста в локтях, плечах, спине, вдохнул тёплый воздух и вернулся в комнату.

Одевшись, он пошёл в гостиную, встретив на лестнице

Фимку, которая вчера была его провожатой по усадьбе. Узнав от неё, что граф давно уехал, что управляющий ещё не выходил из своего флигелька, и что самовар давно готов, и не будет ли каких распоряжений, князь велел разбудить управляющего и распорядиться насчёт лёгкого завтрака.

Поев, он решил прогуляться. Сергей Петрович не пошёл в парк - он стал ему не интересен: довольно маленький, видный, как на ладони, с крошечным прудиком - на уток, что ли, смотреть? Уж лучше в лес, огромный и неизведанный.

Дождавшись управляющего, Дмитрия Степановича, он попросил себе коня. Ему привели большого вороного гривастого трёхлетку.

– Цезарем его кличут, - сказал управляющий.
– Можно сказать, правнук того самого, на каком Борис Борисыч, наш, в двенадцатом годе воевал.

– Какой он норовом-то? Не сбросит, не лягнёт?
– спросил князь оживляясь, подходя к Цезарю и протягивая руку к жёсткой длинной гриве.

– Не, ваш бродь, не лягнёт - он смирный.

Князь легко потрепал коня по загривку, погладил его мускулистую шею, почмокал губами, дал хлеба, приготовленного заранее управляющим, и ловко вскочил в старое коричневое седло.

– Давно не ездил - уж с месяц как, - говорил это Сергей Петрович больше коню, нежели управляющему.

Конь подёргал могутной шеей, легонько, в четверть силы, напряг задние ноги, и, привстав не много на дыбы, как бы приноравливаясь к весу седока, почувствовал лёгкие толчки по крепким бокам, и пошёл вперёд и вверх по лесистому холму.

Графский сад, посаженный лет двадцать назад, вклинивался в дикий лес узкой полосой. Яблони, груши, вишни росли вперемешку вдоль широкой лесной дороги до вершины холма, и их длинные ветви нависали над проезжающими. Конь потянулся к зеленоватому маленькому яблочку, что было впереди и чуть левее его морды. Князь подождал, пока тот сорвёт кислый плод и, дав по бокам чуть сильнее, чем в первый раз, поехал быстрее. Вскоре он опять заметил серую тень, мелькнувшую справа в густых зарослях шиповника. Он пригляделся, но так ничего и не высмотрел.

Князь чувствовал себя по-прежнему бодро и даже по-боевому. Поднявшись на вершину холма, он, проехав по приятному пологому спуску: справа - деревья, слева - продолговатая лужайка, с пожелтевшей травой и серебристым редким ковылём, выехал на перекрёсток из лесных тропинок. "Ну что, - подумал князь, - прямо поедешь - убитому быть?" Усмехнулся и двинулся прямо - не те времена нынче: соловьёв-разбойников давно перебили.

Он въехал, казалось, в совершенно другой лес, где стояли молчаливые зелёные великаны, с точно такими же мшистыми стволами, какие видел он вчера перед въездом в имение, только здесь они были намного толще. Солнце едва пробивалось сквозь плотные кроны, сцепившиеся на десятисаженной высоте. Птицы пели не так звонко, как знает это человеческое ухо, а приглушённо: или их было намного меньше, чем у особняка, или они очень далеко, где-нибудь на солнечных полянках. Князю захотелось свернуть с дороги и поехать по самой чаще, через колючие царапающие кусты и найти те полянки, где щебетали весёлые лесные певуньи. Ему всё время мерещился просвет между деревьями, и он ехал туда. Но каждый раз лес будто обманывал, и невозможно было вырваться из густой цепляющей зелени. Раз десять князь поворачивал Цезаря то направо, то налево, полагая что, вот этот самый просвет и есть - одна из тех заветных полянок. Но снова плутал среди клёнов и кустов, уже порядком измучивших коня. Поняв, что заблудился, князь неожиданно выехал на огромную поляну, где кроме одинокой берёзы ничего не было. Подъехав ближе, князь спешился,

привязал коня и присмотрелся к берёзе. Она была в виде огромного белого креста: две нижние толстые ветви росли параллельно земле, не изгибаясь, и напоминали распахнутые человеческие руки. Концы ветвей поднимались строго вверх, и росли, обгоняя по высоте ствол. Князь отошёл от дерева на почтительное расстояние и увидел, что это не крест, а, скорее, гигантский трезубец, увенчанный зелёной шапкой листьев.

Долго смотрел он на дерево, одиноко стоявшее на поляне, окружённой плотным кольцом из дубов и клёнов. И казалось, что никто раньше не видел этой берёзы, и лишь он - единственный свидетель нерукотворного креста-трезубца. Князь снова подошёл к берёзе, дотронулся до гладкого вощёного ствола с болтавшейся белёсой шелухой, почувствовал слабый запах и тепло бересты от нагревшего её солнца, и в ту же секунду ощутил какую-то силу, как магнитом притянувшую к себе человеческую ладонь. Лёгкая дрожь пробежала под его ногами, земля загудела, вокруг всё стало вмиг потемневшим, будто огромное облако повисло и застыло, или солнце упало за горизонт. Быстро пролетели часы светлого времени и, казалось, пропали даром: князь не мог потом вспомнить, что он делал в то время - неужели так и стоял около креста-трезубца несколько часов, ничего не видя и не слыша? Он почувствовал себя маленьким мальчиком, далеко отставшим от ватаги таких же мальцов, вдруг сорвавшихся, как по молчаливому сговору, с места в тёмном непроглядном лесу, и заоравших во все глотки: "волки, волки!" И он, стоя в оцепенении, пришедшем одновременно с пониманием гнусного предательства, в наступившей вдруг тишине, и изредка слыша где-то далеко и приглушённо отдельные писклявые выкрики, почувствовал сильный озноб в затылке и желание крикнуть на всю чёрно-зелёную чащу...

Князь стал отвязывать коня, торопливо распутывая, неизвестно как получившийся, узел. Сел в седло и ускакал прочь - опять через кусты и низкие ветви, не обращая внимания на хлёсткие удары по плечам и лицу, не прислушиваясь, более, к невнятному бормотанию болтавшихся листьев, забыв о далёких солнечных полянках - прочь отсюда: сзади волки... Он больше не оборачивался и нёсся так до самого особняка.

7

Отдав коня управляющему, он нашёл Фимку, и велел позвать Матрёну Тимофеевну. Не прошло и минуты, как он услышал прямо с порога:

– Звал, батюшка?

– Звал, звал, - сказал он, не глядя на старуху.
– Хотел узнать кое-что.

Матрёна Тимофеевна смиренно ждала вопроса, сложив руки на животе и несколько склонив голову на бок. Князь некоторое время не решался заговаривать. И вот, наконец, собравшись с духом, он начал свой допрос:

– Ты вчера сказку рассказывала. Так вот, ты упомянула о том, что Анютка до сих пор живёт. Что это означает?

– Сказку? Какую сказку?

– Как какую? Вчера, на ночь, ты рассказывала про деда и лису!

– Не помню я никакой сказки.

– Ну, ну, брось острить-то!
– сказал он громче.

– "Стрить-то" - чего это такое?
– не поддавалась старуха.

Тут он заорал, краснея шеей:

– Шутить, говорю, брось! За дурака меня держишь?

– А-а, шутить?!
– будто только сейчас догадалась она.
– Ну, какие уж тут шутки, батюшка? Нет никаких шуток - я правду говорю: никакой сказки не было, - она развела руками.

Снова наступило молчание. У князя дёрнулась голова и задрожала правая рука, которая хлопнула по боку, но там ничего не было.

– Ты не серчай, сынок, - продолжила она спокойно, - сабелькой всё не решишь, была б она у тебя. А только то правда, что накануне я вам с хозяином не сказку сказывала, а быль.

Князь не понял:

– А ну-ка, повтори ещё раз, - сказал он тихо.

– Я говорю, не сказка сказывалась, а быль: всамделишно всё было-то!
– теперь она говорила ему громче, как глухому.

Лицо князя на мгновение потеряло кровь, губы побелели:

– Не может быть.

– Может, батюшка, может, - закивала она, - в этих краях завсегда так.