Княжеский отпуск

Лопатин Федор

– То есть, как? Не понимаю тебя!

– А вот так, соколик ты мой: дело-то было прямо здесь - в этом, значит, лесу. И Анютка до сих пор живёт в самой глуши. Чего же здесь непонятного?

– Быть того не может, не верю!
– крикнул он.

– Ну, это дело твоё: верь-не верь, а мне врать не пристало, - она повернулась к двери.
– Я пойду тогда: чего об пустом калякать-то?
– и вышла из комнаты.

Он рванулся за ней:

– Стой, куда ты пошла?!

– Да, к себе в комнатку - чайку попить, - ответила она спокойно.
– Ты не переживай, батюшка, испокон

веку это было и никуда не проходило.

– Что - это?

– Ну, всё вот это - непонятное тебе, - она отвернулась и быстрыми шагами пошла прочь.

Он стоял столбом, не смея двинуться вслед старухе. Сергей Петрович опять почувствовал себя маленьким и беспомощным. "Это что ж получается? Куда меня занесло?" - замелькали вопросы. Он сорвался с места и, опять наткнувшись на Фимку, велел проводить его до Матрёны Тимофеевны.

– Зачем это вам?
– удивилась Фимка.

– Поговори мне ещё! А ну, быстро веди к ней!
– крикнул он.

Фимка молча его повела. Выйдя с парадного входа, обогнули правое крыло особняка, прошли мимо брошенных могильных камней, и остановились около маленькой дверки, ведущей в полуподвал.

– Стучи!
– сказал князь.

Фимка постучала. Дверь сразу открылась, будто их ждали. На пороге стояла старуха.

– Вот - к вам, Матрёна Тимофеевна, - сказала Фимка шёпотом, опустив глаза в землю.

– А, ну заходи, батюшка, заходи. А ты, милая, ступай себе с Богом, - старуха махнула рукой.

Он вошёл в маленькую тесную комнатку.

– Садись, батюшка, чайку попьём.

Князь сел на жалкий маленький стульчик, стоявший возле чёрного грубо сбитого стола. Старуха налила ему в кружку мятного чая и, что-то бросив туда, пока Сергей Петрович с любопытством озирался по сторонам, села напротив него на, такого же вида, стул. Она сидела и молчала, ожидая, пока гость сделает пару глотков прохладного напитка. Князь достал из кармана золотые часы с дарственной надписью, посмотрел на время: стрелки показывали ровно три часа. Он отхлебнул чаю, в котором болтались две-три клубничные ягодки, и тут будто очнулся от короткого сна - голова была совершенно без мыслей. Князь поглядел на старуху - та молча смотрела на него тёмными глазами. Его голова была как в тумане, будто не чай был в кружке, а крепкое вино. Тут он снова достал часы и, посмотрев на стрелки, не поверил глазам - прошло десять минут после того, как он отхлебнул из кружки.

Посидев ещё не много и окончательно придя в себя, он спросил:

– Откуда ты знаешь ту странную историю, и кто ты вообще такая?

– Да, вот уж, знаю: люди сказывали. А кто я такая - простая русская баба.

– Ага, простая, - сказал князь, опуская глаза в пол.

– Да какая уж уродилась: в нашем роду все простые, - она говорила так спокойно, будто ничего не произошло.

– Откуда ты пришла?

– Издалека, батюшка: камни монахов искала, да вот решила, покамест, здесь передохнуть.

– Это я уже слышал.

– Так чего ж тебе ещё надобно?
– удивилась она.

– А мне надобно знать про тебя всё!

– Ишь ты, какой прыткий - всё ему знать надо: я сама про себя толком-то ничего не знаю - не изведала

ещё души своей, - в её словах сквозило не прикрытое ехидство, - да и вспомнить могу не много, хочу лишь сказать главное: уезжать тебе отсюда надо - нехорошее здесь место, тёмное.

– То есть, как уезжать? На меня весь дом, всё имение оставили! Нет уж, дудки! Что я потом графу скажу?
– удивился он.

– Это уж не моё дело, какие у тебя с ним разговоры будут, да и будут ли вообще, а одно верно - уезжай, пока не поздно.

Он опять начал горячиться:

– Так в чём же дело-то?

– Да в том самом, батюшка: ты, когда сюда ехал, по дороге хоть одну церквушку видал?

– Нет, не видал, вернее, не помню. Да я особо и не смотрел - степь одна, да и только, - князь пожал плечами.

– Вот то-то и оно, что степь. А высматривать купола и не надо - они сами в глаза бросаются.

Князь по-прежнему не понимал к чему она клонит.

– Плохое здесь место, - продолжала она, - на триста вёрст вширь, да в даль. Все земли здесь тёмные, неприятные. Ты что же думаешь, граф просто так отсюда уехал?
– прошипела она, приблизив лицо и посмотрев из-под низу в его глаза.

– Как он мне сказал, надоело, мол, жить на одном месте, домой хочу - в Киев.

– Ага - домой, ага - место надоело!
– старуха захохотала, но тут же утихла и добавила.
– Он только забыл сказать, что жить ему надоело именно в этом месте, - она не отрывала от чистых серых глаз князя своих тёмных очей.

Князь отлепился от чужого взгляда и посмотрел по сторонам, поёживаясь от пришедшего невесть откуда холода. На стене висели пучки трав, а на двух старых полках, обросших паутиной, аккуратно пристроились маленькие глиняные горшочки. В углу - старая кровать, с брошенным на неё таким же древним рваным одеялом. Над столом - маленькое грязное оконце, размером с форточку: днём оно пропускало столько света, что обедать нужно было со свечкой. Унылая тёмная комната, тоскливые серые стены, усеянный редкими опилками земляной пол. "Точно склеп какой-то", - подумал князь.

Старуха всё прочитала по его тоскующему лицу.

– А мне нравится, - сказала она, - всё лучше, чем жить под открытым небом. Я хозяину благодарна. Он человек добрый, хотя и мог озлобиться на весь мир. Сам посуди: вдовец, уж лет десять как, и двоих детей своих, Степушку и Никитушку, похоронил в тот же год, как овдовел. Хотел он, было, их здесь схоронить, на пригорке, рядом с садом цветущим, да ни один поп не захотел сюда ехать, отпеть чтоб. Вот и решил он отвезти детишек поближе к городу, где их отпеть можно, да там, на кладбище, и оставил. Ты ж, наверное, видел те два камня, что во дворе стоят - так это их камни. Но он их так и не поставил: чего-то не до того ему было. А здесь, на пригорке, хоронят только солдат, да дворню, и все не отпетые. Так, поди, и ходят тут, неприкаянные, между небом и землёй... Ты чего побелел-то весь, батюшка: чаёк, что ли плохой, али как? Да ты не пужайся, милый - это ж всё сказки, - тут она опять чуть не рассмеялась. Но князь не обратил внимания - он сидел как не живой, будто кукла, набитая опилками. А старуха продолжала: