Княжна Разумовская. Спасти Императора
Шрифт:
Пройдут эпохи, сменятся правительства, судьба страны перевернется множество раз, а Большой театр по-прежнему будет стоять на том же самом месте, величественный и поражающий своей красотой. И также будет собираться очереди из желающих его посетить, также каждое представление будет вызывать невиданный ажиотаж и заканчиваться громом аплодисментов...
— Неужели ты доросла до театров, Варвара?
Сухой голос Киры Кирилловны разом разрушил все волшебство.
Я досадливо поморщилась, отодвинулась от окна и вновь откинулась на сиденье, сжав в руках веер. Тетушка
В таком молчании мы и доехали до особняка, в котором располагался салон Долли Голицыной. Иными словами, до места, где аристократы встречались и выпивали, и сплетничали под предлогом обсуждения литературы.
Лакеи в черных ливреях встретили нас возле кареты и проводили к дому через освещенный, густой сад. В дверях гостей приветствовал сама хозяйка: графиня Дарья Тизенгаузен, которую все называли Долли. Это была высокая, худощавая женщина лет тридцати в зеленом платье темного, насыщенного оттенка, что на свету отливал изумрудным. Ее черные волосы были убраны высокую, мудреную прическу. Над верхней губой у нее была родинка, но это ничуть ее не портило.
Когда мы поднялись по ступенькам, и женщины поцеловали воздух возле щек друг друга, меня обжег холодный, чуть насмешливый взгляд графини Тизенгаузен.
— Не будет ли юной княжне скучно среди нас? — поинтересовалась она у Киры Кирилловны таким голосом, когда в вопросе уже заранее прозвучал ответ.
— Не будет, — отрезала тетушка, и мы прошли внутрь, сопровождаемые усмешкой графини.
Особняк показался мне более тусклым, чем дом князей Разумовских. Он был более кулуарный и менее помпезный. Меньше размером, чуть беднее убранством. Комнаты были слабо освещены, и атмосфера располагала к долгим разговорам в полутемных гостиных за коньяком и курительными трубками.
Мы шли по бесконечным коридорам, и мимо мелькали бесконечные лица: эти люди меня уже знали, я же всех видела впервые. Наконец, в последней комнате после длинной анфилады Кира Кирилловна остановилась. Внутрь набилось множество людей, но, конечно же, никто из них не показался мне знакомым, и уже в который раз я остро почувствовала свое одиночество.
Тетушка опустилась на самый краешек дивана, держа спину идеально ровной, и я рухнула в ближайшее к ней кресло. Она сияла и лучилась довольством: мужчины тотчас подорвались поцеловать ей ручку, кто-то предложил бокал с алкоголем. Она приветливо всем улыбалась и щебетала.
— Как ваша дражайшая супругу, граф Воронцов?
— Ах, да-да, этот климат… пора, непременно пора на юг, на воды. Пока окончательно не пришла осень.
— Как поживает Лизанька? Здорова ли?..
При всей моей неприязни к женщине, которая притащила меня сюда силком, не восхищаться ею в тот момент было трудно. Прирожденный аристократизм, помноженный на многолетнюю выучку и привычку.
Со мной тоже пытались заговорить — из вежливости. Я отвечала холодно и сквозь зубы, и от меня вскоре отстали. Кира Кирилловна поглядывала на меня с неодобрением.
Не понимаю, на что она рассчитывала!
Я понемногу освоилась и привыкла: и к духоте, и крепкому аромату табака,
И вскоре я поняла, что уже не просто прислушиваюсь, а внимательно слушаю, стараясь не пропустить ни слова.
Гром грянул неожиданно. Лакей распахнул высокие, тяжелые двери и громко, почтительно объявил.
— Их Сиятельство князь Хованский!
Резкий вздох раздражения вырвался из груди. Услышав, Кира Кирилловна бросила на меня укоризненный взгляд.
Мой жених — это слово скрипело на зубах — вошел и поприветствовал всех учтивым, изящным полупоклоном. Вместо черного суконного фрака и рубашки с туго накрахмаленной грудью, которые носили почти все присутствующие мужчины, князь Хованский прибыл в салон в мундире с золотыми эполетами. Ну, что за позерство!
Я отвернулась, тряхнув прической. Не хотела на него смотреть.
— Прошу простить за вид… я только из Собрания… — до меня донесся его грудной, рокочущий голос, и я фыркнула.
Подумаешь. Из Собрания.
Конечно же, он подошел оказать строго необходимое внимание семье своей нареченной: пришлось вставать и склонять голову, и подавать ему ладонь, которую он даже не поцеловал: лишь пощекотал воздух над кожей и опалил ее теплым дыханием.
— Как ваше здоровье, графиня? — отпустив мою руку, Хованский полностью переключил внимание на Киру Кирилловну.
Мне бы выдохнуть с облегчением, а я отчего-то почувствовала себя глупо. Наверное, повлияли и насмешливые взгляды, которыми меня обожгло со всех сторон. Подобное пренебрежение невестой не могло остаться незамеченным. И князь это знал. Не мог не знать.
Решив, что стоять рядом с ними столбом — это совсем унизительно, я опустилась обратно в кресло. Хованский не уходил нарочно, я была в этом уверена. Они с тетушкой успели обсудить здоровье и климат по нескольку раз, поговорили про возвращение моего отца — трижды! Даже когда темы себя исчерпали, он стоял возле кресла и дивана и мозолил мне глаза, а сам не смотрел в мою сторону.
К счастью, его вскоре отвлекли. Я задохнулась от горечи, когда увидела, кто.
Хозяйка вечера — Долли Тизенгаузен — усадила князя рядом с собой на низкий, тесный диванчик. Столь тесный, что они оказались друг к другу прижаты. Его бедро касалось складок ее платья. Женщина принялась о чем-то мило щебетать, активно жестикулируя руками. Она рассказывала что-то смешное. Она смеялась, и князь Хованский сдержанно улыбался.
Чертов диван стоял ровно напротив кресла, в котором я сидела, и я не знала, куда деть взгляд, чтобы не смотреть на них. В какую бы сторону я ни поворачивалась, всюду сталкивалась с чужими насмешками. Тонкими, умело замаскированными под улыбками, но такими же ядовитыми, как укус змеи.