Княжна Тата

Маркевич Болеслав Михайлович

Она любезно улыбнулась гостю, и ушла съ балкона объ руку съ сыномъ. Княжна осталась одна съ Бахтеяровымъ.

Онъ сидлъ у самыхъ перилъ, опершись о нихъ локтемъ, съ закинутою подъ затылокъ рукой, и глядлъ сіяющими глазами на широкую даль полей, лсовъ и деревень, виднвшихся верстъ на пятнадцать окружности съ высокой мстности Большихъ Дворовъ.

— Какъ хорошъ у васъ видъ, этотъ чисто русскій видъ! заговорилъ онъ, — знаете, княжна, что для меня, проведшаго почти десять лтъ жизни въ среднеазіятскихъ степяхъ, подъ безпощаднымъ солнцемъ юга, и теперь

тамъ, у Балканъ, эта кроткая природа, съ ея тихо волнующимися линіями, эти мирно плывущія облака — цлое откровеніе. Точно, примолвилъ онъ смясь, — какъ на старыхъ картинахъ, отверзаются для меня небеса и спускается оттуда въ поученіе мое длинная, узенькая полоса бумаги съ завитушками по концамъ и надписью: "миръ и благоволеніе…"

— Вы остались поэтомъ, молвила на это Тата, тихо улыбаясь и глядя на него изъ-подъ полуопущенныхъ рсницъ.

— Непремнно, весело отвтилъ онъ, — и даже романтикомъ, и даже хуже того… Я бы, кажется, съ наслажденіемъ теперь сталъ читать пасторальные романы d'Urf'e и mademoiselle de Scud'eri.

— Это, какъ видно, входитъ dans la sp'ecialit'e de votre m'etier, засмялась она:- Наполеонъ, говорятъ, возилъ всегда съ собою на войну Оссіана, а Бутузовъ романы madame de Genlis. Отчего же вамъ не читать l'Astr'ee и le Grand Cyrus.

Онъ повелъ на нее тми же сіяющими глазами.

— Я радъ даже вашимъ насмшкамъ, княжна! Такъ давно не доводилось мн быть въ обществ женщинъ, настоящихъ женщинъ, подчеркнулъ онъ.

— Вы разв ни съ одною… такою не встрчались съ тмъ поръ, какъ мы не видлись? спросила Тата съ какою-то робкою задержкой въ голос.

Онъ на мигъ воззрился ей въ лице внимательно, почти строго, но также быстро улыбнулся прежнею, веселою улыбкой:

— Да, сказалъ онъ вскользь, — но это совсмъ другое дло… Я говорю про тхъ свтскихъ, тонкихъ, блистательныхъ, `a mille facettes, какъ говорятъ Французы, женщинъ, о которыхъ т же Французы давно ршили: "la femme slave, cette derni`ere expression de la femme", женщинъ какъ вы, княжна…

— Vous ne voyez en moi que la femme du monde… puisque " femme " il y a? примолвила она со слабою усмшкой и тономъ упрека.

— Боже сохрани, еслибы вы были чмъ-нибудь инымъ, живо вскликнулъ онъ;- вдь это все равно, еслибы колибри ощипалъ себ добровольно свои радужныя перья и нарядился бы въ плебейскій мундиръ воробья или чижика.

Она хотла возразить и пріостановилась, увидавъ слугу, вышедшаго въ эту минуту изъ комнатъ на балконъ и почтительно остановившагося у дверей въ выжидательной поз.

— Что вамъ надобно, спросила она.

— За ихъ превосходительствомъ лошади изъ Соковнина прибыли, доложилъ онъ съ полупоклономъ въ сторону Бахтеярова.

— Что жъ это значитъ, разв вы такъ спшите? почти испуганно вырвалось у нея.

— Не я, а, какъ видно, нежданный благодтель мой и невдомый дядя спшитъ узрть меня скоре, отвтилъ насмшливо Бахтеяровъ;-

я ему впрочемъ телеграфировалъ изъ Одессы, что такого-то числа думаю быть у васъ; Анатоль мн говорилъ, что дорога къ нему мимо васъ идетъ, онъ и прислалъ.

— Отошлите ихъ! Когда вамъ вздумается… завтра… васъ отвезутъ на нашихъ лошадяхъ.

— Нтъ, все равно… Скажите, что хорошо! отослалъ онъ слугу кивкомъ и, обратившись къ Тата, заговорилъ съ новымъ оживленіемъ:

— Мы тамъ съ вашимъ братомъ, въ этомъ невыносимомъ Санъ-Стефано, каждый день утшали себя говоря о васъ. Мн ужасно хотлось васъ видть… Писалъ онъ вамъ объ этомъ?

— Писалъ, чуть слышно промолвила она, глядя на него опять изъ-подъ полуопущенныхъ вкъ тмъ взглядомъ, который, она знала, вмст съ ея шепчущимъ голосомъ, составлялъ одну изъ неотразимйшихъ прелестей ея.

— Вы всегда, продолжалъ онъ, — были для меня самымъ — какъ бы выразить это точне?.. самымъ мучительнымъ воспоминаніемъ моего прошлаго, — а вы знаете, что ничто такъ не дорого человку, какъ его муки, — казались мн сфинксомъ, разгадки котораго я долго добивался со страстью, всми нервами моего существа… И я никогда не могъ забыть того времени… И вотъ вы опять предо мной, и я также жадно хотлъ бы узнать теперь, что вы, какъ, какъ жили съ тхъ поръ, какъ я не видалъ васъ, что вынесли изъ вашей жизни за это время?…

— Какъ жила? повторила Тата, унесенная горячностью его рчи, его цыганскими глазами, всмъ его оригинальнымъ, мужественнымъ, блестящимъ складомъ ума и наружности, — что вынесла изъ этой vie du monde, которую вы такъ справедливо ненавидли въ то время, а теперь вдругъ почему-то находите прелестною, кажется? Я старалась прижаться, сузиться, погасить себя до уровня пониманія каждаго веселаго гусарика или мрачнаго флигель-адъютанта, и дошла чуть не до идіотизма… Вотъ какъ я жила и что вынесла!..

Бахтеяровъ сочувственно закивалъ головой:

— Ну да, ну да! "La femme slave", которой l'homme slave все до этихъ поръ не достоинъ развязывать ботинки… Очень ужь вы умны были всегда, княжна!

— Умна?… Не знаю, раздумчиво молвила она; — врно только то, что у насъ ума пуще пожара боятся.

— Еще бы! онъ громко разсмялся:- мы это тамъ боками своими испытали.

Она взглянула на него съ какою-то невольною и счастливою гордостью:

— Къ счастью, вы принудили людей сдлать для васъ исключеніе…

Онъ чуть-чуть наклонился въ знакъ благодарности и пожалъ беззаботно плечами:

— Кривая вывезла, говоря нашимъ армейскимъ языкомъ: одинъ изъ вашихъ петербургскихъ умниковъ далъ мн издавна кличку "un frondeur doubl'e de cerveau brul'e" и подъ нею я усплъ бы преспокойно зарости травой, еслибы на мое счастіе, дйствительно, не случилось такъ, что въ извстную минуту понадобился именно такой "frondeur" на подкладк сорвиголовы. Я былъ, такъ-сказать, Чацкій той минуты…

Онъ прервалъ себя вдругъ и взглянулъ еще разъ на Тата проницающимъ, неласковымъ взглядомъ: