?Когда истина лжёт
Шрифт:
Но так ведь можно до конца жизни восстанавливаться!
Я не собираюсь рано умирать. И спешить не собираюсь. Поговорю с ними, когда поговорю. И этот момент сейчас не настал.
Я не отвечала на звонки. Правда, их с каждым днём становилось всё меньше. Люди всё-таки начинают понимать, что ты их игнорируешь намеренно, когда не перезваниваешь в ответ спустя несколько дней даже. Меня должно было беспокоить положение, в котором могу оказаться из-за своих «профилактических» работ, однако и жертвовать собственным, и без того пошатнувшимся, состоянием не хочу. Я важнее.
Пётр (теперь я называла его исключительно полным именем) любезно составлял мне компанию в комнате. Мы закрывали дверь в мою комнату, надевали наушники и читали. Он - что-то вне учебной программы, но связанное с юриспруденцией, а я – подаренного Бредемайера. Книга сложная и, чтобы освоить, нужно перечитывать каждый день то, что читала вчера. Поэтому я едва ли сдвинулась с мёртвой точки. Пашка, который не сразу уловил нашу с Петром тенденцию читать вместе, немного ревновал. Совсем капельку. Вместо меня ему приходилось общаться с Варей, которая теперь не совсем походила на любимицу мамы, но не похоже, чтобы им с Пашкой было так уж не комфортно. Даже мелькавшая среди них Оля разбавляла беседу.
– Ты поговорил с отцом? – меня тревожил этот вопрос, и усвоить последнюю мысль из книги я уже не могла.
– Нет, - как и думала, он не слушает музыку, а просто надел наушники для вида. Ему шум не мешает – привык уже болтовню Пашки терпеть. – Как только хочу, ни единой мысли в голове. Вообще.
– М-да, тут уж ни о каком изучении немецкого не может идти и речи, - подытожила я, снимая наушники и запрокидывая голову вверх.
– Если я куда-то и поеду за границу, то только с Пашей, - решительная интонация, а у меня аж мурашки по коже побежали. Не разглядывала я раньше в Петре мужчины, мужского веского «я сказал». До этого момента.
– Давай поговорим с отцом вместе. Попробуем убедить его, чтобы отправил вас двоих. Вы же близнецы!
– Не всё так просто, - он вздохнул и тоже снял наушники, - наша специальность - право нашей страны, а в Германии – другой устав.
– Это я знаю.
– Отец хотел перенаправить меня на международное право, попробовать перевести, - положил книгу сбоку от себя, - но какими усилиями, не знаю.
– А зачем Пашку оставлять на этом праве? Чтобы вы в будущем смогли помогать друг другу? – как-то странно всё это.
– Отец видит жизнь несколько иначе, Кать. Он прожил больше нашего, поэтому с высоты его опыта…
– Я не говорю, что у нас есть право не доверять ему, - развернулась лицом и с лёгким осуждением смотрю на близнеца. – Но попытаться понять его мотивы и подвергнуть их сомнениями мы можем.
– Сомнения в решении отца – уже подрыв его авторитета, - апеллировал безвозвратно Пётр. Теперь я понимала, почему с ним невозможно вести серьёзные беседы, почему всегда говорила о своих проблемах с Пашкой.
– Мы должны попытаться понять отца, - настаивала на своём. Это всё, что можно сделать в такой ситуации, пока не столкнёмся лбами. Рано или поздно, один из нас всё-таки уступит другому.
– Ты хочешь подвергнуть сомнению
– Я хочу понять его, - не сдавай позиции, Катерина.
– Ты предлагаешь не просто понять, но и, возможно, оспорить.
– С каких это пор понимание тождественно со спором? – непроницаемое лицо и лёгкий высокомерный взгляд.
Пётр смотрит доли секунды. Моргает. И молчит.
Это победа.
– Ты хороша, - он улыбнулся уголками губ. – Давно поняла?
– Почти сразу, - ответный жест. – Ты всё-таки не забывай, что из нас двоих я больше пошла в отца. Со мной спорить бесполезно, если я хочу доказать свою правоту.
– Не дай Бог нам столкнуться в каком-нибудь суде по разные стороны баррикад, - короткий смешок.
– Я тебя на лопатки уложу и сломаю твою репутацию одной своей причёской, - мы засмеялись.
Пусть это и была проверка от брата, на что же я гожусь теперь, не потеряла ли сноровки, пусть это и превратилось в шутку, но меня не отпускало чувство какой-то напряжённости. Пётр немного сторонился меня всегда. Да и я сама не располагала к сближению, общаясь больше с Пашкой. Да и дурачились мы с ним тоже, а этому подавай больше учёные или светские беседы. С ним непросто поддерживать диалог. Я уже молчу о том, что устаёшь постоянно быть в таком умственном контакте.
– Ты хочешь в адвокатуру пойти? Или в прокуратуру? Скажи мне, чтобы мы случайно не оказались противниками в одном деле, - но иногда и с ним можно вот так поговорить, веселясь от души и не думая ни о чём.
– Я не знаю, пойду ли вообще в юриспруденцию, - внутренности легко сдавило в стальных силках.
– Почему это? Ты из нас четверых самая пробивная и упрямая, - Пётр встал с дивана и подошёл к моему столу, положив руку на спинку кресла. – У тебя шансов больше, чем у Вари или меня.
– Варя – слишком покладистая, чтобы вырывать глаза за правду, - я перевела взгляд на монитор компьютера. – Пашка – не такой усидчивый для подобной работёнки, зато мозгами он вырвет пальму первенства у Вари. Ему больше подойдёт работать по найму для очень необычных дел. А ты что-то среднее между этими двумя. Если с тобой сражаться за чью-то жизнь, виновного или невиновного, то ты выиграешь дело в случае, если оно будет тянуться больше нескольких заседаний. По крупицам собирать правду, словно хирург останки человека, только тебе под силу из всех нас.
Это была та честность, которой я всегда пользовалась и о которой давно уже забыла, погрязая в собственной лжи. Как глоток свободы. И глоток садизма – она причиняла боль. Правда не бывает сладкой до конца. Ложка дёгтя.
– А ты критично мыслишь и можешь откопать правду там, где она нарочно сокрыта, только на одном энтузиазме, - не надо меня хвалить. Я тебе не льстила сейчас, поэтому не веди себя так, в ответ на мои слова. Мне это не нужно.
– Я не смогу вести обычные дела. Это скучно, - очередная правда, которую я боялась кому-то сказать. Привыкла считать, что юриспруденция – моя судьба. Подвергать сомнению, как сказал Пётр, всё - моя особенность. А это очень страшно. Идти против себя.