Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
Но телефонную дубину взяла.
Вот баба Рита, шмыгнула носом: «Вовк у аппарата!» Так отвечать научил ее заезжий, городской племянник Фома.
– Баб Рит а я к тебе, в гости. Примешь?..
– Чего же не принять, Иваныч, приезжай. Ай что случилось?
Временами казалось, что окончившая до войны десятилетку Маргарита Вовк притворяется темной крестьянкой.
– Я не один, баб Рит.
– С девой?! – шмыгнула носом старуха.
– Ну!..
– Зови и ее, племянничек.
Потрепанный ГАЗ-69, он же «козел»,
Вот-вот он встретит свою Гретхен, свою «любофффь».
– Ап-ап-ап… а почему она там живет, моя красавица? – Гость тоже сентиментально блеял в лад «козлу».
Встречный ветер хлопал штопаной-перештопаной брезентухой, создавал ощущение бешеной скорости. Однако стрелка спидометра плясала между цифрами «30» и «40».
– Песок! – пришел в ощущение реальности Херхендрик.
– Сыпется, – улыбнулся во тьму Вареник, ловя то и дело выскакивающий из рук руль. – Вы, значится, теперь не Генрих Христофорович, вас надо русским сделать.
– Зачем? – хватанул воздух охотник.
Изумился и Вареник: «Женишок старый, сто два года, из порток летит погода!» Поговорку эту Вареник перенял от отца, который всегда пояснял, что «погодой» в Саратовской области называют «снег». Но егерь не стал про снег из штанов, а почти приказал:
– Будете вы, тэкс, будете Геннадий Захарович!
– Сахарович! – подтвердил иностранный жених. – Зачем?..
– Для понта…
Наконец их «газик» ткнулся в седой лопух.
Скрипнула калитка. Вареник и Херхендрик вошли в узкую веранду, потом в хату.
Егерь дернул спутника:
– Вспоминаете?.. Это?..
– Это.
Фриц, вернее, Геннадий Захарович, уже все что надо вспомнил. Старую дощатую перегородку, комод, вышитые красной ниткой подзоры на железной кровати с никелированными шариками, угол с иконами, печку-грубку. Он вспомнил все. И от этого лицо у австрийского охотника стало совсем другим, будто вместе с именем-отчеством он поменял и личность свою.
А старушка Рита слабо улыбалась. Так осторожно встречают людей подозрительных – не друзей, не врагов.
– Генадий Захарович, значится… Пусть уж будет так. Геннадий Захарович! – пролепетала бабуля.
– Землемер он… И что это, баб Рит, за «пусть уж»?
Замечание старуха пропустила мимо ушей.
Она выхватила из-под узорчатого тюля свою «говорилку». Вареник подумал: «Звонить куда следует». Но Вовчиха сунула телефон опять в укромное место. За печное плечо.
– А я вас молочком козьим попотчую. Пусть уж, пусть уж.
Заладила как попка.
Желтые, похожие на гигантские ромашки, ватрушки с молоком и впрямь были вкусны. Проходило похмелье. Козье молоко лучше чаю действует. Но что-то мешало начать разговор. Может, вот этот кот, трущийся об ноги именно его, Вареника.
– Сделать бы
– Вижу! – себе под нос буркнула баба Рита. Бледное лицо ее потемнело. – Не слепая, вижу! – Она тоже злилась. – Я твоего Сахарыча с порога узнала.
Она зыркнула на согнутого, скукоженного Херхендрика.
Австриец вздрогнул, словно его током шибануло, вытащил из внутреннего кармана своей куртки, состоящей из одних молний, фотку хозяйки в молодости, и лицо его стало мокрым.
– Свататься приехали? Не журитесь, господин-товарищ землемер. Выду! – Лицо бабы Риты позеленело.
Она издевалась.
– Баб Рита, цыц! – почему-то прикрикнул на нее егерь. – Я тття.
– Счас свадьбу-то сыграем, а, племянничек? Я теперь вот Николаю Угоднику подчиняюсь. Он у меня и егерь, и лесничий. – Старуха кивнула на свой угол, где отдельно на полочке с вышитым подзором стояла икона с обликом мужика в залысинах.
– Мне вот говорили, Никола-то наш – он за странников отвечает. И мы ведь странники, прально, Хенрих Форыч, да вы ватрушечки-то куштовайте… Простила я все, все простила.
Она перекрестилась, глядя в сторону, на святого угодника.
Немец с удивлением молча глядел на русскую старуху.
– Ты, племянничек, чего приходил-то? Показанье счетчика списать? Дак списывай!..
Совсем бабка с катушек слетела.
– Баб Рит, а смаги у тебя нет?
– Ась?
– Самогона.
– Не гоню! – Старуха шмыгнула носом. – И вам не советую.
– Хучь шкалик?
– Нетути, – обернулась уже на пороге баба Рита Вовк. – Дай-ка я тебя поцалую, милай мой Сахарыч! Прощу тебе, велел ведь Господь. А нутро воротит, не в силах, мочи нет.
Вареник цыкнул на нее еще.
Херхендрик отпрянул, потом дал поцеловать себя в щеку.
– Водки, всамдель, – подытожил итог безрезультатного сватовства Вареник. – А пойдем-ка мы с вами, Генрих свет Фарфорович, ко мне домой. У меня супруга дюже гостеприимная. За-ап-ап-рягай! Поехали!
Жена Вареника, Райка, зыркнув на гостя, сказала, что звонил гребаный Екалемене, трепал нервы – куда все исчезли, дело, грит, международное.
– Угу! – хмыкнул Вареник и потащил вялого гостя в мастерскую. – Там все! Там.
Они прошмыгнули мимо плюшевых жакеток, колец хала-хуп, трех старых телевизоров и другой рухляди в комнату, которую Вареник называл «мастерской».
Австриец ткнул ногой в малиновую штору и тут же отпрянул. Хорошо хоть не хлопнулся. В самом центре узкой каморы возвышалась фигура сибирского бурого медведя. Особенно живо сияли бусины его глаз. А хищная пасть с чередой зубов говорила: «Экие же вы наглецы, майнфройнды, жахнули меня жаканом, а я вам косточки счас помну!»
Имено это услышал австриец, именно на своем родном немецком языке.