Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
Он опустил глаза и немного успокоился. Хищной была только верхняя часть чучела. Нижняя, недоделанная, состояла из проволочных обручей, да накинутой на них обивочной ткани. Похоже было, что медведь в женском исподнем.
– Смешно?.. Смешно, – сам себе ответил Вареник. – Это я своему Олежке готовлю. Он в Питере живет, уже коммерсант. Как вы. Так он в прихожей поставит. Или на дачу свезет. Олежек мою мастерскую бунгалом называет.
Вареник подумал, что Олежек не свезет и не поставит, что теперь Олежек совершенно чужой
Он все же любил вспоминать топот его маленьких ножек по глухому, покрытому темным половиком коридору.
И Вареник достал из медвежьей пасти бутыль.
Они сидели и глотали горькую жидкость. И каждый что-то лепетал свое. На всех языках мира это «свое» понятно. И Генрих Христофорыч вполне понимал Федора Ивановича. Они с чавканьем присасывались к стеклянному, скользкому горлу и подавали друг другу обжигающую бутыль. Пить, пить, пить – лишь бы не было этой тоскливой ямы внутри себя.
– Махен зи кувыркен?
– Махен, махен.
– Выпьем за родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем.
– За Сталина!
Облизывали губы. Пить, пить! И опять будет Райка-зайка, а не сумо с глазами чебурелы. И Гретхен останется.
4
Утром с воем ворвался лесничий Башкатов. Он трясся. Дрожал, как движок на лесопилке:
– Международный скандал! Ты у меня, зараза, попляшешь, Екалемене, я из тебя самого чучело склею. Я с тебя всю полосатую шкуру сдеру на турецкий барабан!
Вареник морщился, понимая вину.
– У-у-у! – выл лесничий. Можно было открывать новый вид представительской охоты, наполняя этим воем весь Красный Лес. – Шуруй теперь, раскачивай пьяного мудака да денежки вытрясай. Сам обхезался, сам и… у-у-уу-у.
С этим воем Башкатов и улетел.
Вареник неморгающую Райку за калитку и – в охотничий гостевой дом.
Дантист спал. Нарядная хозяйка дома Ирина Матвеевна к Варенику всегда относилась как к человеку третьего сорта, не второго даже. Она разговаривала с ним, словно голос ее боялся запачкаться об этого чудака. Слова свои клала где-то вдалеке, их почти не было слышно. Но в этот раз Ирина Матвеевна изменила сама себе. Зашептала на ухо. Вареник и не понял вначале, а потом побелел. Ирине Матвеевне доложила горничная Павлик, что гость возбужденный, мечется, как Штирлиц, в какой-то немецкой форме по комнате и гавкает по-ихнему. Руку вперед кидает.
– Фашистов опять стали к нам засылать, – вполне дружелюбно, не доверяя своим словам, улыбалась Ирина Матвеевна. – Что делать, что делать?
Когда фашист утих, то форму свою с себя стащил. И засунул ее в желтый баул.
– Так вот, Федор Иванович, родненький, как бы эту форму сфотографировать и отправить куда надо.
– Кеды у меня того, Ирин Матвеевн, скрипят.
– Не дури!
Ирина Матвеевна улыбнулась Варенику шаловливой улыбкой, которая ей вовсе не шла.
– Че от меня-то?
– Ровным счетом пустяки.
Вареник нерешительно поплелся к «люксу». Китайские кроссовки вели себя тихо. Влюбленный старпер дрых, как сосновое полено.
Никогда не имевший секретных дел Вареник вдруг почуял в себе сыщика. Легким шагом он скользнул в комнату, достал из раздвижного шкафа желтый баул. Крышка легко откидывалась. На дне чемодана что-то тупо стукнуло. Сверху – серое сукно, свастика, кресты, окантовка! «Да… Херхендрик решил к своей Гретхен явиться в форме гитлеровца? Зачем? – мелькнуло в мозгу. – Зачем? Зачем? Прихоть богатея? Старческий маразм?»
Из-за плеча всю картину снимала на аппарат Ирина Матвеевна Цидуля. Она захватила, надо думать, и храпящего «зольдата». Когда Вареник складывал китель и опять укладывал его в чемодан, наткнулся на записную книжку в твердом коленкоре. Не понимая самого себя, Федор сунул книжицу в карман брюк: «Погляжу, что там, и опять суну, найду способ».
Но полистать книжку не пришлось. Фриц, вернее, Генрих проснулся и сразу заговорил:
– Ваныч, когда на охоту? Сегодня давай, к вечеру. Можешь, Ваныч?
Ваныч ответил, что надо подумать. Тянул резину.
– Ты вчера говорил, что отец у тебя тоже воевал. Он кем был?
– Артиллеристом.
– А!.. А я так. При обозе. Так у вас называют?..
– Эдак.
– Я Гретхен шоколадками кормил. Брала, «куштовала». Мыла ей нашего весь запас отдал. «Жди, говорю, приеду – к себе заберу». А вместо Австрии – плен. В Иловле рельсы гнул… А вчера… как это у вас – промокашка.
– Промашка. Признала она.
Было ясно, что старику неохота расставаться с мечтой, выращенной за шестьдесят с лишнем лет.
– Все, – резко приказал фашист. – Охота! Охота на королевского оленя! Надо добыть зуб. И домой. Нах хауз. До хаты.
«Ишь ты, совсем окубанился – «до хаты».
– Я у вас давно спросить хотел, зачем зуб-то, клык?
Старик поднял глаза.
– Хазары. Слышал про таких?
– Не-а!
– Так вот, они на этих землях обитали… но они исчезли. Айнмаль. Немного исчезли. В одну минуту. У вас говорят: корова языком слизала. А потом тут аланы прижились, черкесы, адыги, ингуши. Археологи, знаешь кто они такие?
– Слышал.
– Так вот, они в раскопках, в Мощевой балке, нашли украшения из оленьего зуба. Нанизано – водяной перец, косточка персика… Талисман бессмертия.
Вареник совсем ничего не понимал. У старика широкое образование – и все тут.
Вареник встряхнул головой, как купальщик, выходя из холодной мутной воды.
Но муть эта в самом егере так и осталась.
5
Консервыча Вареник не видел лет сто. Со школьной поры. А тут – на ловца и зверь. Встретились лоб в лоб в охотничьем магазине.