Когда мы встретимся вновь

Ellada

– Спокойно ночи, Ричард, – прошептала Элеонора уже в полусне.

– Спи спокойно, Лин, – мягко прошелестел у нее над ухом его тихий уверенный шепот. – Завтра будет новый день.

====== Часть 27. Интриги и последствия ======

Нет, любимая… Даже в мыслях

Я не буду ничей холоп.

Я уже не подам под выстрел

Свой упрямый звериный лоб.

А. Белянин

Декабрь 1918 года,

Чикаго.

Тусклые бледные лучи зимнего солнца с трудом пробивались сквозь разрисованное снежными узорами стекло, наполняя комнату каким-то скудно-туманным, словно бы замороженным, светом и расплывались на полу мутными пятнами.

Удобно устроившись на высоком пуфе, Элиза внимательно наблюдала в зеркало, как стоящая позади нее служанка Мэри старательно завивает ее роскошные золотисто-рыжие волосы в изящные длинные локоны и укладывает их в высокую затейливую прическу. Женщина старалась действовать как можно быстрее и в то же время очень осторожно, чтобы ненароком не сделать больно хозяйке, но на лице той красовалась привычная гримаса раздражения с едва заметными нотками тоскливого терпения, а чувственные губки кривила недовольная усмешка. Несмотря на ранний час, Элиза была облачена в вечерний наряд из легкого переливчатого шелка золотистого оттенка, явно предназначенный по меньшей мере для светского раута, но в домашней обстановке в такое время года и в это время суток казавшийся слишком громоздким и вычурным.

Наконец последний тугой и переливающийся всеми оттенками бронзы и золота локон занял свое место. Скользнув наметанным взглядом по сотворенному ею шедевру, Мэри аккуратно поправила выбившиеся кое-где прядки, тщательно закрепив их шпильками, после чего осторожно перевила этот великолепный огненно-каштановый

водопад тонкой шелковой ленточкой в тон платью. Еще раз внимательно осмотрев свою работу, женщина удовлетворенно кивнула и отступила на шаг.

– Ваша прическа готова, мисс Элиза, – тихо пробормотала она, стараясь, чтобы ее голос прозвучал как можно мягче и почтительнее.

Элиза принялась вертеть головой, внимательно изучая взглядом свое отражение в зеркале. Наблюдавшая за хозяйкой из-под полуопущенных ресниц Мэри подавила улыбку. Подобное поведение молодой мисс стало для нее уже привычным. Она была назначена личной служанкой Элизы сразу же после возвращения той из Лондона и с тех пор ежедневно становилась вынужденной молчаливо-почтительной участницей этой нудной сцены. Но она не могла себе позволить отказаться от этого места, поскольку найти работу в приличном доме, да еще и с такой платой, которую она получала у Лэганнов, было не так просто. И уж тем более она не могла допустить, чтобы ее уволили. За время пребывания в этом доме почтенная женщина достаточно хорошо изучила характер благородных, знатных и милых леди Лэганн, чтобы понять, что в случае ее увольнения за какую-нибудь действительную или вымышленную провинность на любых попытках найти работу хоть в одном уважаемом доме огромного Чикаго можно будет сразу с уверенностью и навсегда поставить крест, а потому молча и терпеливо сносила все упреки и унижения со стороны хозяек, не взирая на их справедливость или несправедливость, предпочитая просто не обращать на это внимания. Вот и сейчас любому человеку, мало-мальски знакомому с общепринятыми правилами поведения, было очевидно, что хотя прическа мисс Элизы безупречна, но наряд, выбранный ею, совершенно не соответствует времени суток.

«Да и фасон ее платья слишком вызывающ, – неодобрительно думала Мэри, терпеливо выжидая, когда же хозяйка закончит инспектировать свою прическу и выскажет ей свое недовольство и/или наконец-то позволит удалиться. – Ей всего девятнадцать, к тому же, она не замужем. Такой низкий вырез абсолютно неприличен для столь юной и благородной девицы. Еще хоть на четверть дюйма ниже – и этот наряд был бы просто вульгарным! Господи, да такой фасон не подобает даже посудомойке!!! Хотя нравы нынешней молодежи таковы, что иной раз и не знаешь, кто приличнее будет – такая вот дама или кухарка. Совсем распустились!!! Да раньше ни одна благородная девушка даже не взглянула бы на такую стыдобищу, не то что на себя надеть да перед людьми показаться! А коли кто увидел бы девицу в платье с таким вырезом, так сплетен и позора не оберешься-не оправдаешься, на глаза не покажешься. А уж о репутации после такого и говорить не приходилось! А нынче – на тебе! Все, что угодно! Что пожелаешь, то и прилично! Ужас!!! И куда катится наш мир?»

Но несмотря на то, что внутри у нее буквально все кипело от негодования и осуждения, на лице женщины не отразилось даже слабого намека на те эмоции, что обуревали в эту минуту ее душу. Мэри достаточно ясно и четко представляла себе, что произойдет, если у юной мисс Лэганн мелькнет хотя бы подозрение, что ее служанка – низшее и совершенно недостойное внимания благородной и знатной девушки существо, чья главная и единственная цель в жизни – выполнять ее указания и прихоти и которое в принципе не имело права о чем-либо думать – осмелилось не только судить свою хозяйку, но и вынести в результате столь нелестный приговор, а потому на лице служанки застыло приличествующее ее положению покорно-угодливое выражение. Ей совсем ни к чему были неприятности. Да и менять работу в ее возрасте было уже достаточно сложно. К тому же, все происходящее было совершенно не ее делом, поэтому Мэри предпочитала молча выполнять данные распоряжения и держать язык за зубами.

Тем временем Элиза закончила осмотр прически. Так и не обнаружив ничего, к чему можно было бы придраться, она на мгновение скорчила недовольную гримаску.

– Хорошо, – наконец снисходительно бросила она. – Можешь идти, Мэри.

Молча присев в реверансе, Мэри не замедлила воспользоваться разрешением и спешно, но бесшумно выскользнула из комнаты. Проследив в зеркале за уходом служанки и дождавшись, когда за ней закроется дверь, Элиза снова перевела взгляд на свое отражение и чуть нахмурилась.

«Что же делать?»

В последнее время, где бы она ни находилась и о чем бы ни думала, ее мысли в итоге неизбежно сводились к этому единственному, но такому мучительному в своей неопределенности и безответности вопросу. А причиной и предметом этих мучительных переживаний и напряженных размышлений был все тот же человек – мужчина ее мечты, венец всех ее желаний и вожделенная цель, богатый, могущественный и красивый, глава уважаемой семьи – Уильям Альберт Эндри. Прошел почти год с тех пор, как она, хитроумно избавившись от своего непутевого, глупого пьяницы-брата, осталась единственной наследницей фамилии и состояния семьи Лэганн, а конечная и главная цель ее гениального плана по-прежнему оставалась всего лишь тайной и сладкой грезой. Обдумав ситуацию со всех сторон, Элиза пришла к еще более неутешительному выводу: ее успехи, казалось, застыли на той самой отметке, которой достигли в день, когда в результате ее неустанных стараний и хитрости предел мечтаний вынужден был сопровождать ее на ту злосчастную премьеру «Мессалины». Девушка нахмурилась еще сильнее. Она старалась изо всех сил. Она старательно выведывала, где и когда он должен появиться, и раз за разом делала все возможное и невозможное, чтобы невзначай оказаться в том же месте и попасть в поле его зрения, при этом искусно изображая искреннее удивление, вызванное «совершенно случайной и неожиданной» встречей. Всякий раз, когда они сталкивались, она старалась поразить его элегантностью и красотой дорогих нарядов, изысканностью вкуса и манер, умением поддержать разговор, образованностью, остроумием, светскостью, изяществом, грацией наконец. Она перепробовала все, умело разыгрывая то скромную, благовоспитанную юную леди, впервые выведенную в свет и смущенно краснеющую от одного только слишком пристального, по ее мнению, взгляда какого-нибудь молодого повесы, то знающую себе цену и умудренную опытом светскую львицу, смело и уверенно принимающую ухаживания своих коленопреклоненных поклонников, поощряя одновременно всех и никого, а то ветреную, легкомысленную кокетку, этакую порхающую по жизни прекрасную, но глупую бабочку, весь смысл существования которой – в легком, ни к чему не обязывающем флирте. За эти месяцы она создала десятки женских образов и разыграла их так тонко и искусно, что ее мастерству могла бы позавидовать любая профессиональная актриса, годами шлифовавшая свой талант ежедневными репетициями и игрой на сцене. Но у Элизы была достаточно веская причина для развития этого таланта, ведь действовать ей приходилось очень осторожно, тщательно продумывая и выверяя каждый свой шаг. Одно неосторожное слово, непозволительная эмоция, неестественный жест или выражение лица, нотка фальши в голосе – и она не только могла стать объектом сплетен и насмешек вездесущего бомонда, поставить под удар собственную репутацию и навлечь позор на семью, но и, самое главное, это со всей очевидностью продемонстрировало бы Альберту ее истинные намерения и, тем самым, отвратило его от нее навсегда. Одна маленькая ошибка, мимолетная слабина – и всё, чего она так старательно и настойчиво добивалась, могло навеки остаться лишь недостижимой мечтой. Впрочем, ее старания, как ни печально было это признавать, так и не принесли желаемого результата. Несмотря на всю ту бездну обаяния, шарма и красоты, которые она обрушивала на Альберта Эндри при каждой их встрече, он по-прежнему не проявлял к ней никакого интереса. Все ее попытки привлечь его внимание, заставить его увидеть в ней не только родственницу, о благополучии которой его вынуждают заботиться обязанности главы семьи, но женщину, красивую женщину, достойную стать новой леди Эндри, разбивались о холодное безразличие да привычную сдержанную, абсолютно лишенную каких-либо эмоций и явно продиктованную исключительно правилами приличия, но, увы, безукоризненную вежливость, которые окружали Альберта, подобно стене. Непробиваемой каменной стене, которую ей никак не удавалось преодолеть. Он избегал встреч с ней, отказывался сопровождать ее на светские мероприятия, но делал это так ловко и естественно, оправдывая это такими благовидными предлогами или находя такие уважительные причины для отказа, что его просто невозможно было упрекнуть в чем-либо. То у него уже была назначена деловая

встреча и как раз в этот день и час, то ему необходимо было срочно съездить в Лэйквуд, в Нью-Йорк, Вашингтон или куда-нибудь еще за пределы Чикаго на несколько дней. И каждый раз Элизе не оставалось ничего другого, как только проявлять понимание и отступать, изо всех сил удерживая на лице милую улыбку, полную «искреннего» сочувствия его многотрудному положению, которое лишало его столь многих удовольствий, заполняющих праздное времяпрепровождение бомонда, одновременно выражая восхищение терпением, неутомимой заботливостью и стараниями, с которыми ее любимый дядюшка печется о благосостоянии семьи, добровольно и великодушно отказываясь от каких бы то ни было развлечений. Все это неимоверно раздражало и злило ее. Злило до такой степени, что порой Элизе начинало казаться, что она ненавидит Альберта. Ненавидит сильнее, чем кого бы то ни было в своей жизни, за исключением, пожалуй, только своего самого давнего и вечного врага – Кенди Уайт, безродной выскочки, отродья плебеев из низкопробного приюта для нищих под названием «Дом Пони». Но она не собиралась отступать. Нет, Элиза была твердо намерена во что бы то ни стало стать новой леди Эндри. Весь вопрос был в том, как ей это сделать – что еще предпринять, чтобы привлечь его внимание? Как заставить заметить себя? Она уже давно сняла траур по брату, поэтому не могла больше апеллировать к этому обстоятельству. Одно время она очень рассчитывала на помощь, поддержку и влияние мадам Элрой... Во время одной из их ставших почти традицией встреч за чашкой вечернего чая в малой гостиной дома Эндри Элиза осторожно заметила, что ее появление в обществе без сопровождения кого-нибудь из мужчин семьи не просто неприлично, но может нанести непоправимый ущерб ее репутации и чести семей Лэганн и... Эндри. Выказав свою «искреннюю» обеспокоенность сим фактом «вопиющего нарушения правил приличия», Элиза тут же вскользь упомянула о невнимательности Альберта. Она постаралась сделать это так ненавязчиво и небрежно, словно речь шла о чем-то пустячном и незначительном, но этот не слишком тонкий и достаточно прозрачный намек не мог остаться незамеченным такой строгой поборницей нравов, как мадам Элрой. Расчет Элизы оправдался полностью: возмущенная столь пренебрежительным отношением Альберта к правилами приличия, мадам Элрой заверила девушку, что непременно поговорит с племянником и сделает это в самое ближайшее время. Но радость Элизы, вызванная этой маленькой победой, оказалась недолгой. Либо мадам Элрой забыла о своем обещании, либо Элиза переоценила силу влияния тетушки на племянника, но поведение Альберта не изменилось ни на йоту. Он по-прежнему не обращал на нее ни малейшего внимания, за исключением все того же продиктованного элементарной вежливостью и родственными отношениями минимума, по-прежнему отказывался сопровождать ее куда бы то ни было, ссылаясь на занятость. Но, по ее мнению, причиной столь явного и оскорбительного пренебрежения и равнодушия были отнюдь не дела, а... некая актриса.

При одной только мысли о Шанталь Элиза почувствовала, как внутри зашевелились ярость и презрение, и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

«Не время злиться! Нужно что-то делать. И я знаю, что я сделаю!»

Поднявшись, Элиза решительно направилась к стоящему в углу небольшому изящному бюро из черного, инкрустированного перламутром дерева и, открыв один из ящиков, вытащила оттуда толстую, перевязанную лентой папку. Затем она снова опустилась на пуф перед зеркалом и раскрыла ее. Внутри оказалось множество газетных вырезок. Судя по пожелтевшим от времени, потертым и потрепанным по краям листам, они были старые. По губам Элизы скользнула злая и в то же время чрезвычайно довольная усмешка. Это были статьи и заметки из светских колонок. Она своими руками вырезала их из тех самых парижских газет, что дала ей Дэйзи несколько месяцев назад. В каждой из них речь шла о Шанталь, о ее прошлом. О том самом скандальном прошлом, о котором насмешливо поведала ей в тот далекий день Дэйзи и о котором никто в Чикаго даже не догадывался. То, что она держала сейчас в своих тонких изящных пальчиках, было живейшим, явным и совершенно неоспоримым доказательством того, что женщина, которую боготворил весь Чикаго – от нищего на церковной паперти, любующегося ее изображениями на афишах, которыми были увешаны все улицы, до самых богатых, благородных и уважаемых аристократов высшего света, от театралов, повес и франтоватых прожигателей жизни до светских львов и удачливых бизнесменов – актриса, красоте и таланту которой поклонялся весь бомонд, которой восхищались мужчины и которой завидовали женщины, в Европе была отнюдь не такой невинной, безупречной и неприступной, какой хотела казаться и какой ее знали в Америке. О, нет, эта женщина была отнюдь не ангелом... Скорее, наоборот!

Элиза принялась медленно перебирать газетные вырезки, ее взгляд привычно скользил по знакомым строкам. Впрочем, в этом не было необходимости: за эти месяцы она выучила их наизусть. Сколько раз она перечитывала эти строки, наслаждаясь той грязью, которую без устали выливали театральные критики и репортеры светских колонок на любимицу публики, радуясь каждому ядовитому слову, отпущенному ими в адрес этой презренной и ненавистной богини театральных подмостков. Их сочащиеся злобой и завистливым ядом едкие комментарии целительным бальзамом проливались на кипящую ненавистью и презрением душу Элизы, успокаивая боль и смятение, вселяя в нее уверенность, что справедливость все же восторжествует и победа в этой извечной женской войне, пусть не такой глобальной, пусть невидимой, но не ставшей от этого менее жестокой, кровавой и яростной, в конце концов останется за ней. Ведь в эту минуту в своих руках она держала оружие, которого не было у ее соперницы. Очень грозное оружие, которое давало ей возможность с легкостью расправиться с этой ничтожной актриской, возомнившей о себе невесть что и осмелившейся встать у нее на пути. Оружие, которое давало ей, Элизе, возможность навсегда вывести Шанталь из игры. Нет, даже не так! Пинком выбросить ее из своей жизни, уничтожить в любую минуту, как только она, Элиза, того пожелает! Уничтожить раз и навсегда!!! О, да, она наслаждалась, читая эти старые, пожелтевшие от времени заметки о событиях, происходивших в Париже два года назад. Наслаждалась каждой строчкой, каждым словом, каждой буквой. И ее радость становилась еще сильнее, когда она представляла себе лицо своего дорогого дядюшки в тот момент, когда он будет это читать. Как он будет унижен и раздавлен, узнав, что женщина, к ногам которой он бросил все, что у него было, запятнав свое благородное имя недостойной связью с актрисой, на самом деле оказалась всего лишь обычной дешевкой, торгующей своей благосклонностью направо и налево и готовой отдаться любому, у кого достаточно денег, чтобы заплатить ей. Она представляла его ярость, когда он узнает, что все, что его связывало с этой жалкой ничтожной женщиной, было всего лишь химерой, иллюзией, обманом, тонкой, холодной, расчетливой игрой интриганки, которая всего лишь ловко водила его за нос, как и десятки других мужчин, что были до него, а, быть может, есть и сейчас. Когда он узнает, что был не единственным, а одним из многих. Мужчины такого не прощают, а уж честный, открытый, благородный Альберт Эндри тем более не сможет простить. Она представляла, с каким гневом и отвращением он отвернется от этой презренной дряни, как навсегда вычеркнет ее из своей жизни, позабыв даже само это имя – Шанталь. Она представляла себе это так живо и ясно, словно видела это собственными глазами, словно все это уже произошло... Впрочем, она не сомневалась, что именно так все и будет, стоит лишь дорогому дядюшке Уильяму увидеть эти газетные заметки. И вот тогда она, Элиза, вступит в игру и без труда займет то место, которое уже давно должно было принадлежать ей. Ее драгоценный дядюшка, сам того не подозревая, своими собственными руками устранит все препятствия, так неожиданно и неприятно вставшие у нее на пути, и ей останется лишь пройти неторопливой, исполненной достоинства походкой по освободившейся дороге, ведущей прямиком к желанной цели, и получить то, чего она так долго и страстно желала. Это она станет богатой, знатной, уважаемой и любимой всеми леди Эндри, а Шанталь канет во мраке прошлого, и высший свет Чикаго быстро забудет за ней, как забыл многих, кто был до нее. Шанталь уйдет, а она, Элиза, останется. Единственная и неповторимая, достойная всего самого лучшего, что только есть на этой земле. Настоящая леди. Леди Элиза Эндри. И тогда все, кто оскорблял ее своим пренебрежением и насмешками все эти годы, горько пожалеют о содеянном. Уж она-то позаботится, чтобы все они отправились вслед за Шанталь и стерлись из памяти окружающих. И тогда она забудет о них... Навсегда! И в первую очередь о ничтожной низкопробной актриске Шанталь и наглой нищей выскочке из дома Пони Кендис Уайт. Но Элиза не спешила нанести этот последний, решающий удар, выжидая подходящего момента. Лед, по которому она ступала, был слишком тонок и ненадежен, к тому же, она тоже многим рисковала в этой игре, поэтому действовать следовало осторожно, взвешенно и обдуманно. Да и интуиция подсказывала ей, что спешить не следует. Но, судя по всему, долгожданный момент настал. Ждать больше не имело смысла.