Когда мы встретимся вновь
Шрифт:
– Рада нашему знакомству, – улыбнувшись, произнесла Антуанет Делакруа. Голос у нее оказался под стать внешности – мягкий, грудной и мелодичный – и невольно вызывал в памяти сверкающие переливы атласа, а исполненная приветливости и усталой мягкости улыбка, от которой на щеках женщины заиграли очаровательные ямочки, мгновенно превратила миловидную даму в ослепительную красавицу. – Следуйте за мной.
Главная медсестра направилась к двери.
– Одну минуту, – Кенди быстро достала из кармана несколько аккуратно сложенных листков бумаги и протянула их доктору. – Это документы о нашем направлении к вам.
– А-а… – Люмьер усмехнулся и покачал седой головой. – Постоянно забываю о формальностях. Что поделаешь, я – врач и не привык возиться с бумажками. Спасибо, что напомнили, мадемуазель Уайт.
–
– А меня обычно зовут Жоа, – поддержала ее француженка.
– Хорошо, – в голубых газах Люмьера сверкнули едва заметные искорки одобрения.
Кенди и Жоа направились к стоящей у двери Антуанет, но у самого порога Кенди обернулась.
– Чуть не забыла. Доктор Консоме просил передать вам привет.
Услышав эти слова, Люмьер просто расцвел от удовольствия.
– Поль?!
– Да.
– И где вы встретили этого старого пройдоху?!
– На вокзале, когда прибыли в Париж. Почти перед самым отъездом. Он помогал раненым.
– Что ж. Спасибо, Кенди. Всегда приятно получить весть о старом друге.
Кенди лишь улыбнулась и вышла из кабинета.
– Не обижайтесь на доктора Люмьера, – заметила Антуанет, когда они вышли из здания. – Иногда он ведет себя очень странно, но это его обычная манера. Скоро привыкнете. Он очень добрый и, несмотря на то, что ему больше семидесяти лет, прекрасный врач. Может быть, один из лучших в стране. Полагаю, это дает ему право иметь кое-какие мелкие странности. Кроме того, он очень устал. Два дня назад прошел очередной бой, и у нас было много раненых. Больше суток пришлось работать без отдыха. Медсестры выбились из сил, а уж о врачах и говорить нечего. Последних тяжело раненных отправили несколько часов назад в Париж. Доктор Люмьер считает, что обязан лично проследить, чтобы все было в порядке. Поначалу я пыталась убедить его, что мы справимся самостоятельно, но бесполезно. Впрочем, может быть, именно поэтому его так любят и уважают. Я установила более короткие смены, чтобы медсестры смогли отдохнуть. Ваш приезд – это просто благословение Божие. Для нас, разумеется, – Антуанет улыбнулась с легким сожалением. – Учитывая ситуацию, вам придется немедленно приступить к своим обязанностям, хотя вы, наверное, очень устали в дороге.
– Ничего, – возразила Жоа. – Мы готовы приступить к работе немедленно. Для этого мы сюда и приехали.
– Я рада. А медсестры, которых вы смените, будут вам очень благодарны. Сейчас я покажу, где вы будете жить, и вы сможете оставить там свои вещи, а затем провожу на место дежурства и расскажу о ваших обязанностях.
Теперь, когда они вышли из полумрака здания, Кенди удалось как следует рассмотреть главную медсестру военно-полевого госпиталя 1478. При ярком дневном свете стало очевидно, что та совсем не так молода, как показалось Кенди в «кабинете» доктора Люмьера. На вид Антуанет было около тридцати лет. Она обладала правильными чертами лица, может быть, не безупречными, но гармоничными. Из-под ровных полукружий бровей на девушек внимательно смотрели опушенные длинными густыми ресницами карие глаза изумительного орехового оттенка, в уголках которых собрались маленькие едва заметные морщинки, свидетельствующие о том, что их обладательница любит улыбаться или… очень устала, а, быть может, и то, и другое. Волосы мадемуазель Делакруа при ближайшем рассмотрении оказались совсем не черными, а каштановыми с красивым медным отливом, а кожа такой белой и бархатистой, словно ее ни разу не касался солнечный луч. Однако, хотя она производила впечатление милой, приветливой и веселой женщины, Кенди внезапно ощутила волну потаенной грусти, которая, словно невидимое облако, окружала Антуанет. Такое щемящее сердце чувство охватывает человека осенью, когда деревья одеваются живым пламенем, золотые листья кружатся в воздухе и уносятся легким ветерком в звенящую тишиной небесную синь навстречу ласковым лучам все еще по-летнему яркого, но уже не палящего солнца. И он понимает, что это тепло – лишь иллюзия, прощальный поцелуй ушедшего лета, и что за сверкающим золотым великолепием скрываются первые признаки надвигающихся холодных зимних сумерек – времени сна, покоя и тьмы… И в его душе невольно воцаряется, казалось бы,
– …Сложнее всего здесь дело обстоит с поддержанием чистоты, – продолжала между тем Антуанет. – Легче всего летом, поскольку неподалеку протекает ручей. Зимой мы растапливаем снег, чтобы получить воду. Но вот весной… Снег уже грязный, да и в ручье вода не слишком чистая, приходится долго отстаивать. Но, как вы знаете, чистота – обязательное условие нашей работы. К сожалению, нередко бывают случаи, когда при нехватке лекарств и прочих необходимых вещей все, что мы можем сделать для раненого – так это сохранить рану чистой и не допустить заражения крови. К тому же, чистота и аккуратность – главные требования доктора Люмьера.
Она остановилась перед низким деревянным бараком. По сравнению с остальными постройками здание, сделанное из бревен, казавшихся от сырости почти черными, выглядело небольшим и приземистым.
– Здесь живут все медсестры госпиталя, – пояснила Антуанет. – Комнаты здесь маленькие, но окна выходят на солнечную сторону, да и само здание теплое.
Распахнув дверь, она вошла внутрь. Кенди и Жоа молча последовали за ней и остановились. Прямо перед ними, освещенный неярким светом, падающим из проема двери, возле которой они стояли, простирался темный коридор. Антуанет уверенно прошла вперед и открыла одну из дверей, расположенных вдоль коридора.
– Вот ваша комната. С вами будет жить еще одна наша медсестра. Она сейчас на дежурстве, поэтому познакомитесь вы несколько позже. Она – хороший человек, очень аккуратна, поэтому, думаю, вы поладите. Оставьте вещи здесь, переодевайтесь, и я провожу вас на дежурство, а попутно покажу, где и что.
– Да, мадемуазель Делакруа, – хором, словно ученики на репетиции, ответили Кенди и Жоа и быстро скользнули в комнату.
– Зовите меня просто Антуанет, – улыбнулась та им вслед. – Так меня все здесь зовут. И поторопитесь!
– …А раненые, что в этой и соседней комнате, будут на твоем попечении, Кенди.
Антуанет посторонилась, пропуская девушку вперед. Кенди вошла в комнату и огляделась. Довольно просторное помещение, освещенное дневным светом, льющимся через большое окно в одной из стен, было заполнено по большей части самодельными лежаками, расставленными вдоль стен, на которых лежали раненые. В глазах невольно зарябило от белых полос бинтов и перевязок, на которых местами выступали кровавые пятна. В воздухе кружился устойчивый запах спирта, крови и лекарств. Их появление не вызвало у находящихся в «палате» никакого интереса, лишь один-два человека открыли глаза и посмотрели на стоящих у двери женщин затуманенными отсутствующими взглядами…
– Все в порядке. Большинство из них все еще под воздействием лекарств, – пояснила Антуанет, заметив удивленный взгляд Кенди. – Эта комната и соседняя соединены между собой напрямую, поэтому, когда ты будешь находиться в одной из них, тебе всегда будет слышно, что происходит в другой. Это несколько облегчит тебе работу. Что и где находится, ты уже знаешь, но если вдруг понадобится помощь – я на посту в комнате, что в конце коридора. Пересменок через 8 часов. Можешь приступать к работе, а я скажу дежурной, что она может пойти отдохнуть. Она, наверное, в соседней комнате.
В этот момент за спиной Кенди послышались чьи-то шаги. Она обернулась и замерла от неожиданности и удивления. Перед ней стояла Флэнни. Флэнни Гамильтон, лучшая ученица школы медсестер Мэри-Джейн, с которой она делила комнату в течение нескольких лет обучения. Безукоризненно чистая белая форма подчеркивала тоненькую стройную фигуру девушки, темные волосы были аккуратно убраны под белую косынку, а из-за широких стекол очков на Кенди смотрели знакомые строгие и спокойные серые глаза. Странно, но, несмотря на работу в тяжелых военных условиях, Флэнни совсем не изменилась. Разве что чуть похудела, стала чуть более бледной, да под глазами залегли глубокие тени усталости.