Когда мы встретимся вновь
Шрифт:
– Флэнни, это мисс Кендис Уайт, – между тем официально представила Кенди Антуанет. – Кенди – наша новая медсестра. Она и ее подруга, Жозефина-Ариэль Дюваль, только что прибыли и будут жить в одной комнате с тобой. Кенди сменит тебя, а ты можешь идти отдыхать.
Флэнни кивнула, хотя ее взгляд не отрывался от лица стоящей перед ней девушки.
– Здравствуй, Кенди, – наконец сказала она спустя почти целую минуту.
– Флэнни, – удалось выговорить Кенди. Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а в следующую секунду, шагнув вперед, порывисто обняла давнюю знакомую. – Вот уж не думала, что мы встретимся здесь. Я так рада тебя видеть. А ты совсем не изменилась! –
– Ты тоже не изменилась, – как обычно сдержанно улыбнулась Флэнни. – Такая же взбалмошная и порывистая.
– Вы знакомы? – Антуанет не смогла скрыть удивления.
– Да, – ответила Флэнни. – Мы вместе учились в школе Мэри-Джейн.
– О-о… – улыбнулась главная медсестра. – Понятно. Что ж. В таком случае я оставлю вас. Только не забудьте о работе, мисс Уайт, – строго добавила она и направилась к выходу.
– Ни в коем случае! – весело отозвалась Кенди, провожая ее взглядом, а затем снова повернулась к подруге. – Флэнни…
– Прости, Кенди, – Флэнни натянуто улыбнулась и, сняв очки, устало потерла глаза. – Давай поговорим позже. Тебе нужно работать, а я очень устала.
– Конечно, – Кенди понимающе кивнула.
Флэнни направилась к двери, но у самого порога обернулась.
– Желаю удачи.
– Спасибо! – улыбка Кенди способна была затмить солнце. – Я справлюсь!
– Не сомневаюсь, – отозвалась Флэнни и вышла из комнаты.
С минуту Кенди смотрела на закрывшуюся за ней дверь, а затем вздохнула и медленно обвела взглядом своих первых подопечных в военно-полевом госпитале 1478.
«Ну, вот и все. Все произошло так обычно, что даже странно. А чего ты ожидала, Кенди? Все так, как должно быть. Выбрось лишние мысли из головы и займись делом! Что ж… Начнем, пожалуй, с обхода!»
Продолжение следует…
====== Часть 10. Мессалина ======
Часть 10. Мессалина
Дымное исчадье полнолунья, Белый мрамор в сумраке аллей, Роковая девочка-плясунья, Лучшая из всех камей. От таких и погибали люди, За такой Чингиз послал посла, И такая на кровавом блюде Голову Крестителя несла. А. Ахматова
Апрель 1917 года, Чикаго.
«Как же я ненавижу это ужасное платье!!! Мне совершенно не идет черный цвет! Господи, когда же все это закончится?!»
Элиза быстро прошла мимо служанки, открывшей ей дверь, и даже не обернулась, услышав донесшийся из гостиной голос матери, просившей ее подойти. Поморщившись, она сбросила подбитый мехом плащ и почти бегом бросилась вверх по лестнице. После похорон Нила жизнь в доме Лэганнов потекла по строго заведенному распорядку с соблюдением многочисленных условностей, предписываемых высшим обществом. Смерть сына очень подкосила миссис Лэганн. Облачившись в строгое платье из черной шерсти, лишенное каких-либо даже вполне невинных украшений, она выходила из дома исключительно для того, чтобы навестить могилу сына и отслужить заупокойный молебен в церкви, а оставшееся время проводила за вышиванием или предаваясь воспоминаниям о «своем мальчике». Последнее несказанно бесило Элизу, вынужденную быть терпеливой слушательницей бесконечных монологов и слез матери и изображать убитую горем сестру, периодически отпуская скорбные вздохи и роняя слезы.
Элиза вошла в комнату и, тщательно заперев дверь, устало плюхнулась в кресло у окна.
«Чертов Нил! Даже с того света ты отравляешь мне жизнь!!! Нет, с этим пора заканчивать. Пришло время вернуться к моему плану. Но я не смогу его осуществить, пока ношу эти уродливые черные тряпки! Месяц прошел; я полагаю, этого достаточно для траура. Да! Я сегодня же объявляю конец траура! И немедленно поговорю с мамой! Хотя, собственно, зачем?»
Элиза
«То, что нужно. Прости, братец, но траур закончен! Пришла пора получить то, чего я достойна. А принимая во внимание отсутствие здесь этой мерзавки Кенди, думаю, скоро я получу все, чего хочу, и ничто мне не помешает. Господи, как же прекрасна жизнь!»
Сбросив траурный наряд, Элиза быстро облачилась в новое платье и повертелась перед зеркалом, разглядывая себя. Наконец, удовлетворенно вздохнув, она снова опустилась в кресло.
«Нужно все как следует обдумать. Нельзя спешить. Он не тот человек, которого легко провести. Но если я буду умна и осмотрительна, все сработает, я в этом уверена. Для начала нужно избавиться от необходимости носить траурный наряд и от прочих условностей. Кстати, было бы неплохо, если бы мама перестала каждый день бегать на кладбище и рыдать! – Элиза недовольно нахмурилась, но тут же ее лицо снова посветлело. – Я знаю, кто мне сможет помочь с мамой! Блестящая идея!!! Молодец, Элиза! Одной проблемой меньше. Но как мне привлечь его внимание?»
Элиза снова нахмурилась и, вскочив с места, нервно прошлась по комнате. Взгляд карих глаз рассеянно скользнул по комнате и остановился на развернутой газете, лежащей на туалетном столике. В самом центре листа красовалось объявление в витой рамке.
«Именно! То, что мне нужно! Итак, план снова приведен в действие. И теперь мне никто не помешает!!!»
Подхватив газету, она решительно вышла из комнаты.
– Ты уже сняла траур? – мадам Элрой скользнула привычным холодно-непроницаемым взглядом по сидящей перед ней девушке, в ее голосе явственно прозвучали нотки удивления и неодобрения столь пренебрежительного отношения к условностям и общественному мнению.
– Да, бабушка, – Элиза скромно опустила глаза.
Она проигнорировала молчаливый возмущенный укор, светившееся в глазах служанки, подавшей ей плащ, когда она уходила из дома. Девушка была явно смущена, даже шокирована, когда увидела хозяйку, облаченную в совершенно неподобающее их ситуации платье из розового шифона. Если бы так поступил кто-нибудь из семьи Эндри или О’Коннелов, то в обществе сочли бы это проявлением неуважения, но не придали бы этому большого значения, ведь Лэганны были лишь одной из ветвей семьи Эндри, а не прямыми наследниками фамилии. Долгий траур для Эндри был не обязанностью, а лишь данью уважения к близким людям. Но Элиза была сестрой умершего, и столь краткий траур неизбежно должен был повлечь нежелательные толки и пересуды в обществе, не говоря уже о скрытом (речь все-таки шла о семье Эндри!) неодобрении. Элиза прекрасно сознавала все последствия своего рискованного поступка, но была твердо намерена выиграть битву с общественным мнением, обеспечив себе поддержку в лице одной из самых строгих поборниц нравов Чикаго – мадам Элрой.
Бабушка приняла ее немедленно и пригласила в малую гостиную на чашку чая. Это был знак особой благосклонности, и Элиза намерена была им воспользоваться.
– Я считаю, что мы должны прекратить носить траур, – смело продолжила она, элегантным жестом поставив чашку на поднос, и, устроившись поудобнее, подняла глаза на мадам Элрой, сидевшую в любимом кресле с таким царственным спокойствием и величием, словно была, по меньшей мере, королевой мира. – В наших обстоятельствах это было бы разумно.