Когда налетел норд-ост
Шрифт:
Соседки по палатке где-то бродили. Женя разделась и со слезами на глазах забралась под тонкое одеяло. Она вытерла краем простыни лицо, натянула до подбородка одеяло, уставилась в брезентовый потолок и стала вспоминать прошедший день. Сто раз была права Инка, когда говорила, что с нынешними «мужиками» надо держать ухо востро, заставлять их уважать себя, уметь настоять и постоять за свои интересы.
Почему, например, она, едва познакомившись, должна бегать к Дмитрию в его Джубгу за четыре километра? Разве он не мог прийти к ней или на худой конец встретить ее на полпути? А то пожал на прощанье руку: «Завтра жду
Женя не слышала, как вернулись в палатку ее соседки и долго шептались. А утром, едва проснувшись, вдруг заволновалась — не опоздала ли? В смятении посмотрела на часы и успокоилась. В купальнике вышла из палатки, искупалась в море, потом позавтракала и по знакомой каменистой тропинке помчалась в Джубгу.
Она бежала мимо выброшенных на берег черных коряг и корней, напоминавших ей то слонов, то гигантских спрутов, то каких-то неведомых чудовищ. Бежала легко, радостно, напрочь забыв все, о чем думала вчера, и море, приветствуя ее, салютовало ударами волн.
Вон и Джубга, и за небольшой речушкой Набережная улица. Чем ближе она подходила, тем сильней замирало сердце.
Женя чуть замедлила бег, отдышалась, поправила платье и вдруг увидела Дмитрия. Он сидел на скамейке у калитки. Рядом с ним неизменный Колька с Тузиком. Увидев ее издали, Дмитрий вскочил и пошел навстречу. Его матово-смуглое, широколобое, мрачноватое лицо непривычно заулыбалось. Видно, он успел что-то сказать Кольке, потому что на этот раз тот остался на месте и даже сделал вид, что незнаком с ней. Зато Женя поступила иначе.
— Привет, мальчики! — крикнула она, пожав одной рукой руку Дмитрия, второй помахала Кольке с Тузиком.
— Здорово! Пошли побродим. — Дмитрий увел ее подальше от скамейки у бабкиной калитки. Они присели на пустынном песчаном пляже и смотрели, как оглушительные валы, вздымаясь и опадая, стремительно набегали на берег. Глаза у Дмитрия были чуть виноватые.
Женя сидела, положив щеку на теплые колени, и косо — снизу вверх — смотрела на Дмитрия, на его коротко подстриженные темные волосы, на прямой, слегка вздернутый нос и на такие новые, непривычные, всю жизнь, казалось, знакомые ей карие глаза.
— Все обошлось? — спросил он.
Женя кивнула и изо всех сил старалась спрятать улыбку, радость, счастье, что они снова вместе.
— А как ты, Дим?
— Что я? Как всегда… — Он неожиданно смутился. — Когда ты успела так загореть? Ты ведь сибирячка, северных кровей девчонка…
Женя почувствовала, как под его взглядом начинает медленно краснеть.
— Если бы ты был в Иркутске и знал, какая летом бывает у нас жарища — в два дня нос облезет, хоть перчатки из кожи шей. Зато Ангара все лето как лед.
— Об этом я слышал… Ты счастливая. Своими глазами видела «священное море». Как оно? Красивое, наверно?
— Спрашиваешь! Мы туда часто ездим компанией или с учениками, как вы в свой Петродворец…
— Мы говорим по-старому — Петергоф. Кстати, это там твой великий любимец увидел однажды на море парусник и мгновенно сочинил «Белеет парус…». — Глаза у Дмитрия опять
— По-моему, он не только мой любимец. — Женя стала рассказывать о школе, о самых интересных учениках, о родном городе, раскинувшемся по обоим берегам стремительной Ангары, где за толстой оградой Знаменского монастыря похоронена княгиня Трубецкая, та самая, которая поехала на каторгу за своим мужем. До сих пор на ее каменном надгробье даже зимой лежат живые цветы…
Дмитрий встал и протянул ей руку:
— Пойдем пошатаемся по Джубге?
— Пойдем.
Дмитрий взял ее за кончики пальцев и медленно поднял на ноги. И уже не отпускал. И слабое тепло его пальцев прочно вошло в нее и все время остро чувствовалось, жило в ней. Они шли, в такт шагам размахивая сплетенными пальцами, и разговаривали. Незаметно для себя он рассказал ей, что родители его погибли в блокадном Ленинграде. До сих пор смутно, как сквозь обледеневшее стекло, он видит и помнит одинокие трамваи в осевших сугробах, грязные тропинки на пустынных заснеженных проспектах, тени людей с саночками, к которым были привязаны обросшие сосульками бидоны с водой, изможденных, больных людей и мертвых, завернутых в мешковину или одеяло. Он едва-едва помнил — или ему казалось, что помнил, а на самом деле позже, начитавшись книг о блокаде, вообразил себе — насквозь промерзшую комнату с печуркой-«буржуйкой» в углу, алюминиевую кружку с киселем из столярного клея, который сварила для него мать, ее провалившиеся на худом лице глаза.
Женя слушала, и сердце ее сжималось от жалости, хотелось что-то сказать в утешение, но Дмитрий неожиданно перевел разговор на Инку.
— Скажи, только честно, Инка на отдыхе сделала бы для тебя то, что ты для нее?
— А как же! Сделала бы все, что я попросила бы.
— Ты в этом уверена?
Женя кивнула.
Они прошли мимо кинотеатра и вышли к ресторану «Джубга».
— Заглянем? — предложил Дмитрий. — Опрокинем по рюмочке.
Они сели за столик и выпили немного армянского коньяка, выдумывая самые немыслимые тосты. Дмитрий хотел заказать еще, но Женя отказалась — и так захмелела, щеки горели, на душе было легко и радостно. Она смеялась, без умолку болтала.
Когда они вышли из ресторана, Женя спросила:
— А рынок здесь есть?
Всегда, приезжая в незнакомый город, она ходила на рынок, и не столько ради покупок, сколько для того, чтобы по его товарам, продавцам и покупателям понять, что это за город и что за люди живут в нем.
— Какой же поселок без рынка? Колька говорил, что он за баней…
Рынок, окруженный невысокой оградой, разместился под большими старыми тополями. За длинными столами скучали продавцы, несколько ленивых курортниц с яркими сумками ходили и приценивались.
— Не густо здесь, однако! — сказал Дмитрий. — Чего купим?
Женя быстро окинула взглядом столы.
— А хотя бы орехов! Давно не ела фундук. У нас его нет — только кедровые.
— Фундук так фундук! Заодно проверим, что здесь за народ.
— Как ты это проверишь?
— Сейчас увидишь. Не люблю, когда меня обманывают. Итак, не удивляйся… — Он подошел к седой, сухонькой, в белом платочке и фартуке бабке с мешком фундука.
— Почем?
— Двадцать копеек, сынок, первосортный… Дешевле не найдешь… — Бабка пододвинула ему граненый стакан.