Когда налетел норд-ост
Шрифт:
— Не помню, может, и читала. — И вдруг, заметив мальчишку, нещадно лупившего прутиком свинью, женщина закричала по-армянски. — А от крепости ничего почти не осталось. Там теперь болото, камыш да трава… Но рвы еще видны, вон там, возле бани. Сегодня женский день, барышня может помыться… А вам зачем?
— Барышне нужно, — сказал Дмитрий. — Собирает материал… Будущий ученый.
— А-а. — Женщинах уважением стала разглядывать Женю. — Я плохо говорю по-русски, спросите вон у Геворга. Может, он что-нибудь скажет…
По
Дмитрий направился к нему.
— Доброе утро! — радостно, как старый знакомый, приветствовал он Геворга. — Мы собираем материал о пребывании Михаила Лермонтова в вашем селе. Не можете ли вы дать нам интервью? Вы знаете, как важны для науки даже малейшие сведения о нем…
Мужчина потер сапог о сапог — они были очень пыльные.
— Был здесь, говорят. Пребывал… Потому и прозвали так… Очень великий человек был. Гордость. Я даже наизусть помню со школы: «Белеет парус одинокий в тумане моря золотом…»
— Голубом, — издали поправил Колька.
— «Что кинул он в стране далекой, что ищет он в краю своем…»
— Родном, — сказал Колька.
«Зря юродствует Дмитрий, — подумала Женя, — или он считает, что люди не понимают, не чувствуют этого и принимают все за чистую монету?»
— Ого, да вам хоть в клубе на смотре народных талантов выступать! — продолжал Дмитрий.
Чрезмерно доверчивый Геворг, кажется, был польщен:
— Что вы, что вы! Где уж мне…
— Скажите, а в вашей памяти или в памяти вашего дедушки, вашей бабушки или в памяти других пожилых людей села не сохранились какие-нибудь народные предания и легенды о Лермонтове?
«Что он делает, разве можно так!» — опять поежилась от неловкости Женя.
— Да вам лучше, молодой человек, сходить по всем этим делам и за легендами в Тенгинку, в Верхнюю Тенгинку…
Женя вдруг вспомнила, как вечером накануне ее отъезда Инка раскрыла большой том довоенного издания избранных сочинений поэта и попросила обратить особое внимание на страницу, где рядом с замечательным стихотворением «Сон» был рисунок: полосатые сторожевые будки, дальше — горы и надпись: «Тенгинский редут-форт на Шапсухе». Выходит, поэт все-таки был здесь? Как бы мог он иначе нарисовать это? И вряд ли просто так назвали его именем село. Кроме того, Лермонтов служил именно в семьдесят седьмом Тенгинском полку…
— Скажите, а эта речка, которую мы переезжали, Шапсухо? — спросила Женя.
— Она самая… — подтвердил Геворг. — Так вот о чем я говорю: в Верхней Тенгинке есть школа, там живут учителя, а здесь у нас с образованными похуже. Есть военные на пенсии, так они вряд ли… Правда, здесь ребята из Джубги вчера выкапывали пушку из бывшей крепости и ихний учитель рассказывал что-то про Лермонтова, но я запамятовал. Да и некогда было слушать: индюшки некормленые были.
— А где они выкапывали пушку? — спросила Женя.
—
— Колька, знаешь где? — спросил Дмитрий.
— Откуда?
Дмитрий назидательно погрозил пальцем:
— Ну смотри, убеги у меня еще раз от столь важных краеведческих мероприятий.
Пока они шли к месту, где Колькины дружки выкапывали пушку, Женя говорила:
— Вы подумайте, мальчики: эту пушку, может, видел Лермонтов, слышал ее выстрелы и даже, возможно, сам стрелял…
— Исключено, — сказал Дмитрий, — он никогда не был артиллеристом.
— Правильно, — согласилась Женя. — Но разве он не мог быть рядом и видеть, как из нее стреляли? Вы с такой уверенностью обо всем судите и часто ради красного словца не щадите родного отца. Вы не думаете, что своими словесными упражнениями иногда обижаете людей?
— Эти люди не так обидчивы, как вам кажется, — хладнокровно сказал Дмитрий.
— Как знать.
Сквозь заросли лозняка и ежевики они спустились к полупересохшей каменистой речке, и какой-то курносый мальчишка-рыбак привел их к пушке. Она была длинная, как бревно, страшно ржавая, с забитым песком дулом. Колька нагнулся, попытался сдвинуть ее с места, но не смог.
— Ничего себе! — Он вытер ржавые руки о штаны.
— Ты что-нибудь знаешь про нее? — спросила у мальчишки Женя.
— А чего тут знать? Приехали с лопатками дурачки из Джубги. Делать, видно, нечего. Куда она? В металлолом и то не возьмут, наверно… Стара!
Колька про себя улыбнулся: точно! Верно говорит. Только рыбак он, видно, никудышный — три жалких окунька и сазанчик болтались на кукане.
— Сам ты стар! — сказала Женя. — Ничего тебя не интересует, кроме этих мальков. И не стыдно было отнимать жизнь у таких рыбешек? Пошли, мальчики, в Верхнюю Тенгинку…
До Верхней Тенгинки было километра четыре. Они шли туда по хорошей дороге, мимо табачных полей, ореховых посадок, мимо густых переплетенных лианами деревьев. А внизу раскинулись поля и сады на обширной долине. Виднелись домики, колхозные фермы, река, кинутая извилистым шнурком. А за ними голубовато-дымчатые горы.
Женя не могла налюбоваться.
Вдруг сзади прогудела машина. Колька вылетел на дорогу и поднял руку.
Машина резко затормозила.
— Лезем! — Колька бросился к кузову.
— Пожалуй, — Дмитрий шагнул к машине. — Километра три еще до Тенгинки. Давай, Женя, подсажу. — И осторожно коснулся ее плеч.
Все-таки сегодня она показалась ему лучше, чем вчера на «Лазурите», — крепкая, собранная, с фигурой завзятой спортсменки. Девчонистая, но не из робких. Нравилось, что она не поддакивает ему, как другие, не отмалчивается и ничего из себя не строит.
— Ну, так едем? — Дмитрий нетерпеливо поставил на скат машины ногу.
— Езжайте, — сказала Женя, — там подождите меня.