Когда налетел норд-ост
Шрифт:
— Да не бойтесь, — крикнул из кузова Колька. — Здесь дорога прямая!
— Желаю удачи! — Женя помахала им рукой и пошла по дороге.
Дмитрий убрал со ската ногу. Колька, поругиваясь, спрыгнул на землю.
— Езжай… Барышня решила прогуляться, — сказал Дмитрий шоферу и побежал по шоссе.
Женя по пояс стояла в зеленой чащобе и ела какие-то черные ягоды. Дмитрий выхватил из ее рук одну ягоду, бросил в рот и скривился, настолько она была кислой.
— Что это?
— Терн, — сказал Колька. — А вон дикий виноград, смотрите! — Он потянулся вверх и сорвал с обвившей дерево
— Ничего, — одобрила Женя, — есть можно… До чего же здесь благодатная земля: брось пригоршню ягод — вырастет лес…
— Брось гусиное перо или на худой конец авторучку — вырастет гениальный поэт, — тем же тоном продолжил Дмитрий.
— Право, в вас есть что-то недоброе…
— Очень метко и справедливо! И впредь тренируйте на мне свою наблюдательность и набирайтесь доброты. — И они громко рассмеялись.
Село оказалось большим, тихим, небедным. Оно встретило их хрюканьем поросят, петушиным пением, запахом хлеба.
Пока Женя ходила в школу, Дмитрий с Колькой сидели на лавочке под развесистым, могучим, как туча, ясенем.
— Скоро занятия… Хочется в школу? — спросил Дмитрий.
— За кого вы меня принимаете? Здесь учиться еще можно — горы и леса, а вот в Джубге, рядом с морем…
— Ясно. Люди едут издалека, последние деньги собирают и одалживают, чтобы покупаться в море, поваляться на гальке, а вас оно делает оболтусами и лоботрясами… Так?
— Нет! — сказал Колька. — Не так!
— Понимаю. Здесь можно драть по двадцать пять копеек за кукурузину и два рубля за деревянный ящик, «дикарю» некуда деваться — берет… Ну, был в кино со своей крашеной?
— А она вам не нравится?
— Ничего. Вполне курортная девочка.
— А это плохо, да?
— Преотлично… Пожили бы у Баренцева моря — не такими были бы… А впрочем, правильно делаешь, что никого не жалеешь — рви и дери! Тебя тоже никто не пожалеет.
— Не понимаю, — сказал Колька, — кто меня должен жалеть?
— А тут и понимать нечего: живи и не будь дураком… А вон и начальство идет… Ну как успехи, Евгения?
— Плохо. Лермонтов, говорят, здесь не был. Он болел, когда тут стоял Тенгинский полк. Это мне сказала учительница русского языка. Она посоветовала поговорить с бывшим учителем литературы. Он сейчас на пенсии… Не знаю, стоит ли идти? И так все ясно…
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — с преувеличенной горечью сказал Дмитрий. — Но ничего, не унывайте! Исследователи не должны вешать носа от первых неудач. Выведаем все у пенсионера… Экспедиция, вперед!
Во двор старого учителя вошли втроем. Учитель сидел на чурбачке и ремонтировал табуретку. Узнав о цели прихода, он пригласил всех в свою комнатенку с книгами на этажерке и репродукциями передвижников из «Огонька», приколотыми кнопками к стене. Конечно же, он подтвердил и еще более обосновал слова учительницы: Лермонтов в Тенгинке никогда не был — ни в Верхней, ни в Нижней. То же самое сообщили в Центральном архиве одному московскому писателю, который каждое лето жил здесь и специально интересовался этим вопросом. И все-таки при содействии писателя местные власти обратились
Под конец Женя спросила, почему в довоенном томе избранных сочинений Лермонтова приведен рисунок Тенгинского редута-форта на реке Шапсухо. Учитель достал с этажерки книгу и раскрыл ее.
— Да, есть такой… Но кто вам сказал, что это рисунок Лермонтова?
И правда, подписи поэта под рисунком не было.
— Вот так, — сказал Дмитрий, когда старый учитель проводил их до калитки и долго улыбался на прощанье. — Главное, чтоб адреса не перепутали, потому и назвали… Ясно?
— Вы неисправимы. — Женя вздохнула и отвернулась.
Глава 8
ВИД С МАЯКА
Они шли вдоль зеленой, клокочущей в камнях реки Шапсухо, на ходу ели кизил, терн и ежевику… Колька плелся сзади. Ему было скучно, но он не жалел, что пошел сюда, хотя вдвоем с Дмитрием у моря было бы куда интересней. Сейчас Дмитрий мало обращал на нею внимания и больше обычного поругивал, чтобы покрасоваться перед этой девчонкой. А Женька эта неплохая: крепкая, смелая, красивая и, видно, добрая, хотя и не очень-то приязненно посматривает на него. И все-таки Кольке было скучно. Ужасно хотелось что-нибудь выкинуть, подурачиться, поразвлечься… Но как?
Вдруг он увидел впереди огромное дерево грецкого ореха, нашел палку и стал сшибать плоды. Иногда орехи падали вместе с потемневшей кожурой, иногда вываливались из нее.
Колька услужливо протянул Жене горсть орехов в зеленой кожуре; она поблагодарила, взяла один и зубами стала обгрызать кожуру.
— Что ты делаешь, выбрось! — крикнул Дмитрий и дал звучную затрещину Кольке. — Беги к речке и мой руки и губы! — Он вытащил носовой платок и принялся вытирать Женины губы.
— А что такого? — ничего не понимая, спросила Женя.
— Да ты сейчас чернеть начнешь от ореховой кожуры! В негритянку превратишься! Вот уже начала чернеть…
— Нет, правда? — В словах Жени зазвучал неподдельный страх.
Колька стоял неподалеку и посмеивался: так местные мальчишки разыгрывали новичков из отдыхающих.
Женя с остервенением начала тереть губы, потом руки: кончики пальцев и каемка под ногтями в самом деле густо почернели. Затем Женя подбежала к Кольке и стала его колотить. Он, счастливый, что номер удался, орал и смеялся на всю долину, однако вырваться из ее крепких рук не мог.
— Получил? Доволен? Еще будешь?
— Буду! Доволен! — зачастил Колька.
Женя и Дмитрий улыбались.
Женя шла легко, быстро, не чувствуя усталости. День был прекрасный: прозрачное небо, дымчатые горы, леса и долины, чистый благодатный воздух. С каждым шагом она все полней ощущала радость и благоухание. Жене было удивительно и как-то странно, будто она на глазах становится — нет, уже стала — немножко другой: легкой, невесомой, принадлежащей уже не столько себе, сколько всей этой невозможной красоте, разлитой вокруг.