Когда налетел норд-ост
Шрифт:
Волны между тем становились все выше, лодку сильно покачивало, и Женю вдруг замутило.
— А я не согласен! — резко, с оттенком лихости возразил Дмитрий. — Еще с десяток минут… Зато потом будем как рабы на галере грести! — Он едва заметно улыбнулся Жене.
Колька смотрел на него исподлобья. Потом поднялся и сел на весла.
— Ладно, ловите, а я буду грести.
— Ну, ну! — Дмитрий сплюнул в море. — А ты и вправду весь в бабку!
— В кого пошел, в того и пошел, — недружелюбно ответил Колька. — Бросайте с другого борта, а то под лодку будет нести.
Он греб изо всех сил и смотрел вдаль, туда, где небо и море наливались сумеречным светом.
— Спички захватил? — спросил он холодно.
—
Колька не ответил.
Дмитрий меж тем продолжал таскать ставриду. Ее уже было килограммов пятнадцать. Он отталкивал ее кедами к корме, чтобы не мешала ногам. Рыба била хвостом и тяжело шевелилась в лодке.
— Ну куда ее нам?! — возмутился Колька. — Что ты с ней будешь делать?!
— Вялить, жарить и варить! — скороговоркой выпалил Дмитрий.
Женя устало улыбнулась, и он почувствовал себя уверенней. И знал: ничего плохого с ними не случится.
— Где?
— У бабки твоей… Керосин-то принес, внучек?
— Благодари бога, если на берег ступишь! — крикнул Колька и матерно выругался.
Дмитрий вдруг побледнел. Так резко побледнел, что стал неузнаваем.
— Еще слово — и в море вышвырну! — крикнул он. — А ну мотай с весел. Ну?
— Подожди, — мягко сказал Колька. — Я еще не устал.
— Проваливай, говорят! И куда гребешь? Забыл, в какой стороне Джубга?
Ветер так разогнал волну, что Женю затошнило. Она позеленела и отвернулась от Дмитрия с Колькой.
— Я-то не забыл, где Джубга! — крикнул сквозь свист ветра Колька. — А вот ты, наверно, забыл!
«Ага, к берегу держит, — понял Дмитрий, — сейчас это единственно правильное решение: у берега течение слабее и есть гарантия, что не отнесет в открытое море…»
— Давай я погребу! — крикнул Дмитрий. — Потом опять поменяемся.
Они осторожно стали меняться местами.
Дмитрий огляделся: ни Джубги, ни Голубой бухты, только в отдалении узкая полоска берега. Он судорожно стиснул весла, потом вспомнил, что надо держать их легко и свободно, иначе снова набьешь кровяные мозоли. А Женю совсем укачало. «Доигрались! И все из-за меня», — подумал Дмитрий. Он внезапно понял всю опасность их положения.
Дмитрий поудобней приладил весла и стал грести к берегу.
Сейчас все зависит от него. От Жени толку нет, от Кольки тоже не очень много. Единственная надежда — это он и его руки. Крепкие, сильные. Сколько уже лет он привык полагаться только на себя. Конечно, иметь друзей никогда не помешает. Но есть ли такие, в которых он верил бы как в себя? Судя по пухлым, неспешным, как карета, романам девятнадцатого и начала нынешнего века, когда-то такие встречались и все было ясней, устойчивей. Но теперь… Жизнь идет вперед, усложняется и в то же время упрощается. Многое, когда-то обязательное и непреложное, теперь кажется смешным, нелепым и лишним. Кому, собственно, он, Дмитрий, нужен? И кто нужен ему? Многие понятия отмирают и уходят, как отмерли и ушли с земли мамонты, ушли после великого обледенения, когда им, таким громоздким и неуклюжим, нечем было питаться и шкура уже не оберегала их от холода, и появились более приспособленные звери, более увертливые, неуловимые, хитрые и вероломные в своих повадках…
Нет, верить можно только в себя. Все свободное время тренировал он эти руки и ноги, чтоб не подвели. И, кажется, он кое-чего достиг.
Дмитрий греб размеренно и ритмично, сильно толкая лодку к берегу, но берег не приближался.
Жене опять стало худо. Она свесилась через борт, и, когда волна сильно кренила лодку, Дмитрию казалось, что она вот-вот вывалится и ее не удастся спасти… Нет, этого нельзя было представить. Невозможно.
Шторма не было, просто дул сильный ветер, разогнав волну в два-три балла, и помогал течению, которое на этот раз несло их
Быстро темнело. Солнце село в пепельную тучу, лежавшую на горизонте. Почти с ненавистью смотрел Дмитрий на гору рыбы в лодке. Лодка и без того перегружена — волны время от времени перехлестывали через ее борт, — и главная работа Кольки теперь заключалась в вычерпывании воды. «Вот так и человек, — подумал вдруг Дмитрий, вспомнив последний разговор о лорде, — собирает, копит, терзается, что у него меньше, чем у других, тратит все силы души и ума, чтоб обогнать конкурентов или соседей, не зная того, что все это — только тяжесть, которая помогает ему неуклонно идти ко дну… Станет заливать больше — выбросим рыбу за борт, — решил Дмитрий и про себя холодно отметил: — Эге, брат, и тебе жалковато сделать это сейчас, и ты, видно, не гарантирован от болезни, которая разобщает людей».
Дмитрий обернулся, и ему показалось, что берег стал чуть ближе. Вернее, не берег — он совсем скрылся в опустившейся темноте, — просто какие-то огоньки, очевидно береговые, стали постепенно приближаться и расти…
— Дай мне! — попросил Колька.
— Вычерпывай воду! — крикнул Дмитрий.
Скоро ветер чуть стих, но грести приходилось с прежней силой.
Жене чуточку стало легче. В позе ее не было уже беспомощности, но она молчала. Неужели все еще сердится? Вряд ли. И Дмитрий подумал о ней с необычайной, пронзительной нежностью, болью и благодарностью за все, что у них было, есть и еще будет, за ее доброту, красоту и доверчивость. Он понимал, что Женя мучается не только потому, что ей плохо, но и потому, что они видят это. Боже, как непохожа она на других, как непохожа!..
Часа через четыре Женя впервые о чем-то спросила Кольку, и тот в полной темноте полез в рюкзак за термосом. Тускло светили звезды. Было сыро, неуютно. Тупо ныли суставы. Дмитрий слышал, как Женя наливает в крышку термоса чай и пьет короткими глотками, как Колька завинчивает крышку.
Колька сидел в лодке, сгорбившись от усталости, и вспоминал мать, тот день, когда она, официантка ресторана «Джубга», пришла к дому не одна, а с каким-то громадным толстым дядькой с седоватым ежиком на круглой голове. Он был краснолиц, губаст и сильно навеселе, громко хохотал, несмотря на то, что поблизости сновала с кастрюлями бабка и настороженно выглядывал из летней кухни дедушка. Колька сидел в углу двора и видел этого дядьку в падающем из окна свете. Он казался очень пожилым по сравнению с тридцатитрехлетней матерью, худенькой, подвижной и еще красивой. Кольке неприятно было слышать ее хихиканье. Толстяк был не первым, кто провожал мать из ресторана. Правда, другим она не позволяла — Колька сам это видел — приблизиться к калитке, а этот, видно, оказался таким настойчивым, что даже проник во двор. Планы его заходили и дальше. Но здесь они наткнулись на прочное сопротивление матери.
Толстяк приходил еще много раз, вполне официально познакомился с бабкой, дедушкой и Колькой, рассказал, что работает не то директором, не то замом какой-то гостиницы в адлеровском аэропорту, что у него двое детей, а жена умерла. Скоро он увез мать к себе в Адлер. Колька вспомнил последнюю встречу с ней и вдруг подумал: очень жалела бы мать, если бы он сегодня утонул?
К берегу они пристали рано утром, когда уже рассветало и море чуть утихло. Был сильный накат. Дмитрий спрыгнул в воду и принялся подводить лодку к камням. Потом, когда стало мелко, в воду спрыгнул Колька, а за ним и Женя. Втроем они вытащили лодку на мокрую гальку, куда не доползала пена. Огляделись. Над ними нависла отвесная каменная стена с косо уходящими в глубину моря черными и серыми слоями. Кое-где на ее уступах росли кусты и деревца. Вверху зеленел лес. Дико и пустынно было вокруг.