Когда наступает рассвет
Шрифт:
— Не беда, починить — будет как новенький! Тут же так стоит. Без надобности… Заберу я лучше стулья! — деловито сообщил Назар, собирая их в одно место. — Значит, жив-здоров наш отец Яков?
— Всю-то ноченьку глаз не смыкал, бедняга, ходил из угла в угол, беспокоился, — рассказывал Гыч Опонь. — Надо, говорит, господина Латкина встретить честь по чести. Он теперь губернатором стал!
— Губернатор? Ишь ты! — искренне удивился Назар.
— То-то и оно, кум, губернатор. Это тебе не баран чихнул!.. Смотрю, дружище, все стулья ты себе забрал. А мне что?
— А по мне, хоть что. Вон стол
— На кой ляд они мне? Все хорошее забрал себе, а мне дрянь подсовываешь! — обиделся Гыч Опонь. Он направился в угол к этажерке и выволок ее на середину комнаты. — Это, что ли, взять? Шкафами заниматься недосуг — отец Яков, поди, заждался!
Гыч Огонь навалился всем туловищем на Назара, который, застряв в дверях с охапкой стульев, кряхтел и пыхтел отчаянно, и, когда тот наконец вылетел за дверь, вслед за ним выбрался и сам, швырнул в розвальни неуклюжую этажерку. Не забыл он прихватить и бочонок из-под сельдей, сел на него и, взмахнув кнутом, крикнул:
— Э-эй, гуляй-валяй! Раз бывает такое…
Сытый жеребец помчался по улицам города, унося своего хозяина обратно, в сторону Кочпона.
Потопов с нетерпением ждал Гыч Опоня в той же горенке, в которой прошлым летом тайно встречались Латкин и Керенская. На столе попискивал самовар, на тарелке лежали шанежки, сдобренные маслом, в небольшом горшочке стояло подрумянившееся топленое молоко. Располневшая, без талии, хозяйка с широким плоским лицом, порядком надоевшая протопопу своей болтовней, рассказывала ему, как они жили с мужем раньше и как туго им приходится теперь.
— …Плохо, уж так плохо, батюшка! Ничего не стало, — жаловалась она. — Вот и угощать нечем. Поколупайте хоть рыбничек, отец Яков. Свежая рыбка. Жена безногого Макара вчера принесла тайком, чтобы муж не узнал. Голодают они, вот и выменяла на муку. Пришлось дать, жалко детишек. Уж она благодарила, чуть в ноги не кланялась. Только мужу своему не велела говорить. А я и так с этим безногим не хочу разговаривать. В комбедчиках ходил, только и высматривал, как бы что отобрать! Такие, как Макар, всю жизнь испоганили!
— Великое грехопадение постигло Россию-матушку, вот и наказал господь бог, — прислушиваясь, не раздадутся ли за дверью шаги хозяина, отозвался привычными словами протопоп. — В Святом писании сказано: погибнет все… От труса, огня, потопа, меча, нашествия иноплеменных и междоусобныя брани.
— Так, батюшка, так! — выслушав малопонятную тираду Потопова, закивала словоохотливая хозяйка и заговорщически зашептала: — Мой-то всегда говорит, что старую настоящую власть уничтожили, солдату да черному мужику волю дали, вот и покатилась жизнь под гору. Сам-то у нас уж такой богомольный! Перед сном закроется в комнате, стоит перед иконами и акафисты поет да молится. Без бога он ни шагу! И бог за это нас не забывает. Всю-то жизнь мой Афанасий Петрович беспокоился о боге. Был моложе, не жалея себя, занимался церковными подрядами. Сколько церквей он понастроил и по Вычегде и по Сысоле! Его везде знают. Это он уж последнее время с кирпичом возиться надумал, а раньше все церкви да часовни строил по подрядам. Уж такой богомольный,
— Истинно так, Марья Егорьевна! — перебил протопоп. — Не будем терять надежды на лучшее. «Ищите, и обрящете!» — сказал Христос. Однако куда мог запропаститься твой хозяин? Пора бы уж и вернуться ему.
Не допив чая, Потопов встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на дорогу, надеясь увидеть возвращающегося Гыч Опоня. Но того все не было.
— Приедет, батюшка! Никуда он не денется, — поспешила успокоить отца Якова хозяйка. — Выпей еще стаканчик чая с сахаром.
— А не завернул ли он к знакомым? — уже раздраженно перебил Потопов. — Или что стряслось с ним?
— Господь с вами, батюшка! — перекрестилась хозяйка. — Ничего с ним не случится. Через огненную реку пройдет. Уж я-то его знаю. Сорок лет с ним живу…
Однако словоохотливая хозяйка так и не успела поведать, как они с Гыч Опонем прожили сорок лет, — с шумом и треском влетел во двор взмыленный жеребец, запряженный в розвальни, а спустя минуту, пыхтя и отдуваясь, в дверях показался и хозяин. Одной рукой он обнимал бочонок из-под селедки, другой — этажерку.
— Ну что там, Афанасий Петрович? — бросился к нему протопоп. — Что видел в городе? Все ли уехали? Кого забрали? Остался ли кто из ихних?
— В городе ни души, все смылись, — сообщил Гыч Опонь. — Эй, жена, накорми быстрее! Проголодался.
— Опонасиюшко, ангел мой крылатый! — ахнула хозяйка, увидев его добычу. — Что такое ты приволок домой?
— В уком ихний с Назаром заглянули. Все там раскидано, разбросано. Захватил вот, пригодится в хозяйстве. Эту поставим в угол, ладно будет, — показал на этажерку Гыч Опонь.
— А бочонок зачем приволок?
— Зачем да зачем, заладила, как сорока! Пригодится капусту засолить, грибы там… А не возьми я, Назар забрал бы… Давай ести быстрее! Поем и снова в город махну. Надо раньше Назара успеть, а то он весь город перетаскает к себе домой!
Сняв полушубок, Гыч Опонь уселся за стол и набросился на жареную рыбу, на шаньги. С набитым ртом он рассказал, где и что высмотрел в городе.
Из соседней комнаты выглянул Ладанов. Горло у него было обвязано теплым платком. Он кашлял и выглядел больным.
— Зятек дорогой, никак полегчало тебе? Вижу, встал на ноги? — участливо спросил Гыч Опонь.
— Мне стало лучше, хотя в голове все еще нехорошо и горло побаливает! — простуженным голосом отозвался Ладанов. — Военкоматских никого не видел в городе?
— Заглядывал в военкомат — пусто! — успокоил его тесть и, повернувшись к Потопову, пояснил: — Захворал зятек, болеет. А тоже чуть не уехал с красными. Приезжали за ним, да мы с женой не дали забрать его. Весь горит, кашляет — куда такому ехать?
Ладанов молчал. Да и что он мог сказать? Заболел он по своему желанию. Узнав про эвакуацию, они с женой долго ломали голову: как быть? Уехать ему с красными? А вдруг их игра будет проиграна? Куда тогда денешься, что отвечать будешь? «Бежал с красными? Бежал. Становись к стенке!..» И жену жалко было оставлять.