Кого я смею любить. Ради сына
Шрифт:
больных. Мы все пошли за ним; свита показалась ему преувеличенной.
— Здесь не публичная лекция! — крикнул он, переступая порог.
Я удержала Берту, рванувшуюся за ним. Немного раздраженный Морис Мелизе колебался, поглядывал на
меня, словно спрашивая, прилично или неприлично пройти дальше. В комнате раздался голос мамы,
бормотавшей что-то неразборчивое. Голос Нат добавил без воодушевления: “Да-да!”, а Магорен сказал, словно
про себя:
— Твой муж!
Не могу утверждать точно, но мне кажется, я помню, что слегка подталкивала этого мужа в спину. Он
вошел со своим чемоданом, встреченный коротким вскриком, резанувшим мне слух, но также, слава Богу, двумя
жалкими формулами вежливости. Я могла быть спокойна: доктор Магорен не скоро простит ему то, что он
находится в Залуке под покровительством закона Наке 1, а в комнате еще и Натали, которая сможет принять
эстафету.
* * *
Она действительно приняла эстафету, причем твердой рукой. По истечении десяти минут, после долгих
перешептываний, пока моя сестра, топчась вкруг меня, в двадцатый раз повторяла: “Ты видела, Иза? Он не
старый. Ты видела?” — дверь снова раскрылась. Оттуда в порядке степени важности вышли три персоны:
доктор, застегивавший шубу, Натали, сложившая руки на груди, как мужчина (эта поза у нее означает гнев или
раздумье), и, наконец, Морис Мелизе уже без чемодана, но все еще с видом гостя. Вся процессия спустилась
вниз и, оказавшись в прихожей, где в подобных случаях доктор имел обыкновение присаживаться за столик,
чтобы написать рецепт, врач обратил свою козлиную бородку именно к Натали:
— Что-то она подхватила, — просто сказал он. — Но что? Не знаю. Жар, головная боль, головокружение
— это может быть все, что угодно.
Такова была его манера, имевшая тот недостаток, что не внушала почтения, поэтому на нее досадовали
поклонники скорых диагнозов и ученых слов, каких много в деревне, где не любят попусту тратить деньги.
Доктор достал ручку, блокнот и принялся старательно выписывать рецепт совершенно не врачебным почерком,
выводя каждую букву, каждую цифру с добросовестностью школьного учителя. Вдруг он слегка повернул
голову.
— Что до остального, — продолжил он, — то я совершенно не уверен, что она права.
— Что вы говорите! — сказала Натали с какой-то особенной резкостью.
Она казалась потрясенной. Морис Мелизе тоже издал восклицание; он подошел на шаг и нервно мял свой
галстук. Я еще ничего не понимала, но сдержанность старого врача, который, встречаясь взглядом со мной,
быстро отводил глаза, меня надоумила.
— Я ничего не говорю, — проворчал
мадам Мерьядек, мне пора бежать. Если не будет осложнений, я зайду в понедельник. Не забудьте приготовить
мне баночку того, о чем я вас просил, для анализа. И давайте ей три раза в день столовую ложку микстуры,
которую вы закажете у Тома.
Я уже представляла себе, как фармацевт Тома воздевает руки к небу и стонет: “Ох уж эти его составы! Он
что, так и не усвоит, что существуют патентованные лекарства!” Но Магорена, бесстрашного химика, это не
заботило. Оставив рецепт на столике, он поднялся, хрустя всеми суставами, и откланялся по кругу. Это была
еще одна его привычка: никогда не пожимать рук. По дороге он пощупал щеку, руку и бедро моей сестры,
пробормотав: “Ты слишком много ешь, Берта!” Он и меня потрогал за кисть, добавив тем же тоном: “А ты —
слишком мало”. Затем он нырнул в ночь, и до нас вскоре донеслось фыркание мотора допотопной “Рено”. Никто
еще не пошевелился. Берта с ужасающей беспардонностью разглядывала редкого зверя, а Морис Мелизе не
противился — безразличный, далекий, недовольный переменой места, словно только что привезенный
обитатель зоопарка, не понимающий, каким образом он попал в клетку. Натали, погруженная в тайные расчеты,
загибала пальцы. В воздухе носилось подозрение, и было так тягостно, что Морис будто наконец обрел
необходимую силу, чтобы с этим покончить. Он поднял подбородок и сказал с решительным видом:
— Я поднимусь к мадам. Позовите меня, когда стол будет накрыт, Натали.
У меня язык отнялся. Это уж и вправду было слишком! Он ушел большими шагами занятого человека,
тогда как Натали, побагровев, с яростью следила за ним взглядом, разряжая ему в спину два пистолета. И в
самом деле, прекрасная сцена, достойный финал этого дня облапошенных! Морис приехал, чтобы узнать о том,
что его, возможно, провели, обманули, как и нас, под великолепным предлогом. Проявляя сдержанность, он
испортил свой выход и, желая исправить эту неловкость, усугубил ее непростительной бестактностью,
обратившись к Натали, как к прислуге. Как он мог не знать, что мадам для Нат звалась Изабелью, а сама она,
уже давно ставшая членом семьи, была Натали только для нас одних, по выбору сердца, из “изустной дружбы”,
и в этом обращении не оставалось ничего от отвратительной барской привычки обходиться только именем?
Конечно, Морис обратился к ней так только по незнанию подлинной роли, которую играла в Залуке та, кого весь