Кокон

Минц Валерия

Джи казалась искренне счастливой. Она часто смеялась, даже слушала меня, когда я рассказывал ей о вещах, которые нашел в архивах или прочитал в интернете. Или когда я показывал свою обновленную коллекцию. Теперь у нас, кстати, на стене помимо купленной коллекционной коробочки, висят и мои собственные. Удивительно, насколько я нахожу процесс медитативным, расслабляющим… Так приятно видеть, как постепенно руки все более уверенно управляются с этими хрупкими созданиями, сохраняя их красоту навеки…

Джи все еще не слишком

рада такому соседству, но теперь она чуть более спокойно реагирует на мои увеличения. Сама она говорит, что все дело во мне. Наверное, так и есть. Все же трудности, которые я пережил за этот год закалили меня. Хотя на самом деле мне кажется, я просто научился притворяться еще лучше, чем раньше. Потому что для того, чтобы она оставалась такой, мне приходится скрывать правду.

Я стараюсь больше не поднимать тему о своих снах, которые, кажется, уже начали перерастать в некое подобие видений. Приходится себя контролировать, чтобы не докучать Джи. Мне нравится видеть ее довольной, не хочу, чтобы она тревожилась лишний раз. Но с каждым днем это становится все сильнее.

Вторую неделю, после того, как уехала мама, я не могу спокойно спать. Я будто бодрствую круглыми сутками. Закрываю глаза, чтобы заснуть, а затем словно просыпаюсь снова. Я вижу лес. Кровь. Лица. Все это стало частью моей ночной реальности, и я не знал, как с этим справляться.

Меня раздирает на части. Мое расследование зашло в тупик. Не могу ничего толком найти, пытаюсь по крупицам собирать информацию. Удалось выяснить, что вторую жертву звали Шерил Мэйн, а ту школьницу, которую убили, — Челси Хэнсен. Выяснил это, когда увидел небольшую мемориальную доску близ общеобразовательной школы Эвергрин, где было выбито ее имя.

Про Шерил узнал случайно, увидел ее фото в журнале, который рассказывал о проблеме нелегальной проституции и наркомании, и ее вместе с остальными жертвами приводили в пример того, до чего может довести такой образ жизни. Но опять никаких подробностей, вновь вскользь упомянутые имена, которые фигурируют почти везде.

Я начинаю понимать, почему все так запутанно. Увидел упоминания, что ФБР тут расследовало дело о продаже какого-то нового наркотика, и вроде как убийства были с этим связаны. Я смог выяснить, что все пути ведут к именам Миллера и Боумана. Оба были врачами, коллегами, и как-то оказались замешаны в этом деле. Или только один из них, непонятно. Но дальше – пустота. Информация путаная, отрывочная, так еще и разнится от источника к источнику.

Иногда я перестаю ощущать себя собой. Я уже свыкся с этим странным чувством чуждости собственного тела. Но теперь я ощущаю и чуждость... хм, мысли? В голове будто начинает звучать другой голос, похожий на мой собственный, но иногда он берет вверх надо мной. В такие моменты я словно засыпаю, и контроль переходит… другому мне. Он будто лучше меня. Умнее, хитрее, рассудительней, наблюдательней, проницательней… В общем, обладает всеми теми качествами, которыми я никогда не обладал.

Долго

думал над словами мамы о том, что мне всегда была нужна жесткая рука. Наверняка они меня подминали под свои стандарты, если так задуматься… Раз они так поступали со мной в детстве, может быть, они специально говорили, что какие-то мои детские воспоминания ложные? Убеждают меня, чтобы я поверил, как верил им всегда.

Да, так я себя убеждал. Так мне говорил голос в голове. Но ведь эти доводы вполне разумны. Как я могу сомневаться в своих воспоминаниях, если помню, что пережил их? Бред же…

И несмотря на все это, я начал принимать свои изменения. Джи заметила их и, что удивительно, ей это нравилось. Она говорила, что я стал более уверенным, более притягательным. Она с интересом слушала, когда я рассказывал о своих изысканиях, о странных фактах, которые мне удавалось обнаружить.

Но было кое-что, что меня беспокоило. Джи оказалась падкой на ложь. На ту ложь, которая ее устраивала. Она восхищалась мной, но любила не меня, а ту новую сторону, которая появилась после операции. Я не знал, как к этому относиться. Хочется чтобы она тоже поменялась, как это сделал я для нее, хочется искоренить это из нее…

С одной стороны, я чувствовал разочарование. Я думал, что мы знаем друг друга, что мы вместе не из-за удобства, а потому что по-настоящему понимаем и принимаем друг друга. Но сейчас мне казалось, что Джи видела лишь ту часть меня, которая ей нравилась.

С другой стороны, я позволил этой стороне взять верх. Я наслаждался своей новой уверенностью, своим новым характером. Впервые в жизни я чувствовал, что могу управлять ситуацией, быть не просто зрителем, а тем, кто пишет сценарий.

Но это вызывало вопросы. Где был настоящий я? Была ли это ложь? Или это просто новая версия меня, та, которой я всегда хотел быть?

Я не знаю. Но мне это нравится. И в то же время пугает.»

Глава 15

Майкл Боуман.

Имя мелькало в деле несколько раз, но все как будто ускользало. Врач, связанный с жертвами Мотылька. Человек, который мог списывать препараты и выстраивать идеальные алиби. Тот, кто также мог разделываться с жертвами, оставляя хирургически точные разрезы. Человек, который все это время был частью расследования, но оставался в тени…

И вот теперь, рассматривая почерк в выписках медкарт трех жертв и поставленные подписи в накладных, Джеймс не понимал, почему не заметил этого раньше. Все было слишком очевидным даже без заключения криминалистов.

— Вы уверены? — Картер нахмурился. — Или это очередная ваша теория?

— Слишком много совпадений, — ответил Джеймс, его голос был твердым, а глаза горели решимостью. — Нам нужно допросить его.

— Мы допросим всех, — холодно отрезал Картер, но его взгляд не отрывался от Джеймса. — Если он действительно виновен, мы это выясним.