Кологривский волок

Бородкин Юрий Серафимович

— Зачем же тогда уехал?

— На других глядя. Видала, сколько здесь нашего брата. Все пытают счастья.

— Другие-то привыкают, и ты привыкнешь. Мой отец работает уж больше двадцати лет на комбинате.

— Не знаю, смогу ли.

Лека сняла с головы красный платок, поухорашивала перед зеркальцем свои белые кудряшки и спросила:

— Почему-то тебя никогда не видно на танцах в саду?

— Какой я танцор!

— Ерунда! Я тебя научу, я люблю танцевать, вот только росту мне не хватает, — простодушно призналась она.

— Смешная ты, Ленка! Как ты, такая маленькая, управляешь этой махиной?

— А я специально выучилась на крановщицу, чтобы хоть на работе на меня свысока не поглядывали, — засмеялась

она.

Снизу потянуло табачным дымком — вернулись с обеда парии. В приподнятую козырьком переднюю раму кабины слышен был голос Павлова:

— Ну что, ребята? Постукаем-побрякаем. Куда у нас Серега девался?

— Вон он где свил гнездо! — злословил Кеша, заметив спускавшегося Сергея. — Пока мы заправлялись, он тут завел трали-вали… Помалкивает, а везде успевает.

— Как же ты-то проморгал? — подтрунивал Павлов, хитро поблескивая из-под кустистых бровей глазами.

— Ничего, мы свое возьмем, — не унывал Кеша и взглядывал наверх, заслоняя красное лицо шапкой, свернутой из газеты, грозил пальцем. — Ленка, не забывай рыжих! Чо? Вот слезешь на землю, я с тобой побалакаю.

— Ладно тебе трепаться — подавай доски, — одернул его Сергей.

— О, видали, уже ревность!

Пошутили, можно бы и забыть этот случай. Иной раз у Сергея возникало желание снова забраться на верхотуру, где хозяйничала Лека Пчелкина, чтобы взглянуть на синие заволжские леса, за которыми осталось Шумилино: там ждет его Татьяна, шлет письма. Совесть его должна быть чистой перед ней. И не пойдет он ни на какие танцы, чтобы не обидеть ее. Только что же дальше-то? Ведь обещал Татьяне вызвать ее в город. Где жить-то станут? Сам в общежитии, на троих комнатушка: к ним с Левкой подселили еще Кешу Гусева. Пойти на попятную, вернуться в деревню? Перед людьми неловко, скажут, видать, не пригодился в городе-то. И в самом деле, он, например, чувствует, что с тех пор, как оказался в городе, будто бы потерял точку опоры. Кто он теперь? Уехать-то уехал, а сердце свое оставил в деревне, только одно название, что городской житель: ощущение такое, словно завербовался на неопределенный срок, и эта неопределенность мучительней всего. Весной особенно тянет домой, поминутно блазнятся то окна с чуть голубоватыми наличниками, крашенными еще до войны, то шумилинские березы, окинутые светлой зеленью, то отыгравшая паводком, усмирившая свою страсть Песома. Порой самому Сергею не верилось, что он по своей доброй воле оказался на строительстве химкомбината, среди этих цехов, начиненных непонятными аппаратами и трубами, где человек становится мал и незаметен. Многие привыкают. Сможет ли он? Их бригадир прав: всякое дело надо делать хорошо, но для этого надо еще и любить его.

16

Во время войны Сергей носил отцовскую одежду, после службы выручала морская форма, и вот впервые в жизни он шагад по набережной в настоящем шевиотовом костюме, в рубашке салатного цвета с воротничком навыпуск, испытывая чувство праздничности. Ему казалось, что все встречные с любопытством смотрят на него, хотя в уличной сутолоке люди безразличны друг к другу. Встретиться бы с кем-нибудь из односельчан; жаль, что брата Леньку редко отпускают в увольнение, Морошкин занят своими важными делами.

По набережной в погожий вечер гуляло много народу. За зданиями, золотя церковные купола, гасло солнце. Два пароходика-близнеца неутомимо бегали от берега к берегу. На паром въезжали и размещались поплотней машины и повозки, капитан громко ругал в рупор водителей. Казалось, у Волги совсем не было течения, так величаво простиралась она; зеленоватые волны лениво нахлестывались на камни-валуны, которыми был укреплен понизу откос. Белыми комочками качались на воде уставшие за день чайки.

— Привет, Сереж! — услышал он голос Лены Пчелкиной. Часто стуча каблучками, она подлетела к нему, обдав одеколонным

запахом. Брови ее были немного подведены, волосы мелко подвиты; кажется, и ростиком, стала повыше на каблуках-то. — Тебя не сразу узнаешь, на какого-то артиста похож. Между прочим, здесь, на набережной, кино недавно снимали. Не видел? А я живу тут, в Тверицком переулке, тоже в одной сцене снималась.

— Это как же? — усомнился Сергей.

— В массовой. Посадку на пароход снимает в гражданскую войну. Вот подходит «Иван Бабушкин», так у него название закрасили и написали по-старинному — «Меркурий». Между прочим, я занимаюсь в драмкружке при клубе комбината, люблю комедии.

— Я смотрю, ты везде поспеваешь.

— Ага. У меня характер легкий, — похвалила себя Лена. Поставив на чугунный парапет сумочку, она достала из нее зеркальце, поухорашивалась перед ним. Ее круглое личико с носиком-кнопочкой выражало постоянный задор, в больших голубых глазах сквозило озорство. — Сходим на танцы? — предложила она. — Что-то я тебя так и не видела в саду?

— Я не хожу туда. Лучше пройтись по набережной — вечер сегодня хороший, — сказал Сергей, глядя, как плавится в Волге мягкий закатный свет.

— Эх ты, кавалер! Ну чем тебя растормошить? Пошли, пошли! Чего стоять-то? По субботам джаз-оркестр играет.

Лена подхватила Сергея под руку, точно они не первый раз гуляли по городу. Он пытался подладиться к ее шажкам, но это не получалось при его росте. Приди он в сад один, ему бы ни за что не пригласить никого танцевать. С Леной было просто. Сергей скоро усвоил, что в такой сутолоке на площадке, собственно, и не надо уметь танцевать: топчись кое-как на одном месте.

Зажглись фонари. Листья возле них стали прозрачными, а за деревьями набухла темнота, и, казалось, нет ни неба над головой, ни самого города — только этот укромный сад с музыкой и волшебными фонарями, куда удалось попасть самым счастливым людям, и среди них оказался Сергей.

— Ты делаешь успехи, реже на ноги наступаешь, — смеялась Лена. — Между прочим, наши собираются завтра на пароходе на Верхний остров. Если хочешь, приходи к девяти часам к дебаркадеру.

Она действительно поспевала всюду: то подбегала к подружкам, то с такой же непринужденностью болтала с какими-то парнями, то ее розовое платьице мелькало на самой эстраде около музыкантов.

К ней подошел небрежно вихляющейся походкой худощавый парень в вельветовой курточке. У него были гладко прилизанные, как смоль, волосы и по-стрекозьи выпуклые глаза.

— Сбацаем, Леночка! — сказал он, не обращая внимания на Сергея, как будто его и вовсе не было.

Она не отказалась, даже с готовностью порхнула за ним, извинившись перед Сергеем:

— Подожди минуточку.

Они выделялись на площадке, танцевали усердней всех, энергично двигая согнутыми в локтях руками, точно пилили в две пилы. Парень изгибался, то наклоняясь, то едва не опрокидываясь, усложнял танец замысловатыми переходами, иногда с такой силой дергал партнершу за руку, что буквально бросал ее одним рывком к себе.

Сергей ушел с площадки, затерялся в толпе, чувствуя себя одураченным. Не столько по своей вине, сколько влекомый общим движением, он шел по круговой аллее. Танцплощадка содрогалась от дружного ритмического топота. Еще раз увидел Лену Пчелкину вместе с теми парнями и расслышал, как ее спрашивали о нем:

— Кто этот чувак?

— Так, один знакомый по работе… Между прочим, неплохой парень, только очень уж неотесанный…

«Ах ты сорока! — молвил про себя Сергей, не злясь, а удивляясь, как это он поддался на ее трескотню. — Нет уж, голубушка, поищи дураков в другом месте, а меня нечего водить за усы». Он вырвался из людского потока и из сада, и сразу развиднелось, посветлело небо над неугомонным городом. Было такое ощущение, как будто очнулся от дурного сна. Торопливо, размашисто шагал гулкими ночными улицами.