Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
В Серове художники утратили честного и непреклонного защитника их достоинства…
Пирог
«…» Великий пост. Конец марта. Весна. Уж жаворонки прилетели. А на кухне няня Таня напекла сдобных лепешек с крестами, а в одну из них запекла серебряный гривенник. Кому попадет - счастье.
В богатых домах такие лепешки с крестами, с запеченными в них гривенниками, посылали бедным в ночлежные дома, на Хитровку и в тюрьмы арестованным. В России ведь было много добрых
На Долгоруковской улице, в Москве, в доме Червенко, где в саду была моя и Серова мастерская, утром вошел к нам дворник Петр и подал картонку из кондитерской.
Открыв картонку, мы увидели слоеный пирог с крестом из теста.
– Это приказали вам передать, - сказал дворник.
– Подъезжал к воротам какой-то. Боле ничего не сказал.
Разрезая пирог за чаем, Серов удивился.
– Смотри, что-то твердое под ножом.
Очистив тесто, мы увидели большую старинную золотую монету с портретом Екатерины II.
Мы недоумевали - кто бы это мог нам прислать пирог с сюрпризом.
– А не Софья ли Андреевна Толстая прислала тебе этот пирог за портрет ее, который ты написал?[205] - спросил я Серова.
– Ну, вряд ли, - ответил он.
– Как-то непохоже.
– Может быть, Кушнерев прислал нам за иллюстрации к Пушкину? Он ведь купец - похоже.
Вернулся опять дворник Петр.
– Вот письмо-то вам, я ведь замешкался… Этот самый, что привез-то вам, письмо дал.
Смотрим, на письме написано: Петру Алексеевичу Королеву.
– Петр… да что же это?
– сказал я.
– Ведь это не нам.
– Да ну?… - удивился Петр.
– Это Королеву.
– Это рядом, - сказал Петр, - он каретник.
– Что же ты сделал, ведь мы пирог-то уже ели… Какой ужас.
Петр рассмеялся:
– Ну что ж, и на здоровье. Чего не он не в те ворота дает. Сам виноват.
– Ну, Константин, - сказал Серов, - пойдем к Королеву, расскажем, какая история вышла. Вот гадость.
Оделись, взяли остатки пирога и пошли к Королеву.
Веселый, кудрявый, молодой Королев, слушая наши объяснения, хохотал, и щеки у него были, как яблоки. Увидел золотой, сказал:
– Ишь ты. Ну и пирожок… ну и баба! И-их, баба красавица… Санями ей угодил. Сани продал. Полог на лисьем меху - говеть ездит в Алексеевский монастырь. Вот это от ее-то мне пирог на счастье - Крестопоклонная идет. Богомольная женщина. Я ведь холостой. Поглядишь на нее - она покраснеет и так глазами водит. Я с ей сани-то объезжал. Вот и пирог. Ну-ка, Маша, - крикнул Королев, - подбодри-ка закусочки и поставь графинчик, мы с вами пирожок-то кончим. Ошибка вышла - чего вы конфузитесь? Соседи… Вот выпьем по-соседски. Вы при каком деле-то будете?
– Мы художники.
– Да неужто?… Художники, ведь это, говорят, самый веселый народ. Только, говорят, дело-то не доходное… Я знал одного - Воронкова - серьезный был человек, волосья длинные, ну и пил здорово. С отца портрет писал, так целый год писал… И вот они спорили… отец-то от него, мне сдается, и помер. Через это самое, через вино. А Воронков и посейчас
– Вот он может, - показал я на Серова.
– Так вот спишите меня, пожалуйста, как есть. Посерьезней только, а то в контору надо повесить. А то, если веселый выйдет, как-то не подходит, я ведь хозяин - веселый не годится…
И Королев закатился смехом.
– А цена-то за портрет какая будет?
– Тысяча рублей, - подумав, ответил Серов.
– Не много ли?
– Королев налил коньяку.
– Вот что, - сказал он, - выпьем сначала для знакомства, закусим икоркой. Итак - люблю половину - пятьсот, и конец. А прибавка - вот этот самый золотой. Чего, старинный… куда он мне? Получайте задаток.
На третий день, когда я пришел в мастерскую, Серов писал портрет. Уже много написал, и портрет был похож.
Королев радовался и говорил:
– Ведь вот - рядом жил, а не знал. Как списал Валентин Александрыч - прямо живой. Как скоро. Ну, куда Воронкову… Вот что, Валентин Александрыч, - я вам пролеточку устрою, а вы лошадку прикупите. У меня конюшня рядом - поставьте у меня. Слушайте меня - на собственной ездить будете, так за портреты эдакие деньги будете брать настоящие. Слушайте меня. Доктор приедет - я спрашиваю: он на своей? На своей - одна цена, а пешком или на извозчике - другая. Да… К Морозову зовут меня. Я какую пролетку беру? Самую лучшую. Подъехал к нему, а он видит пролетку-то. У него-то такой нет. Так давай ему мою пролетку. А я говорю - не могу, приезжайте, посмотрите другие. А он говорит - отдавай твою. Ну и торгуемся. Не уступаю, а сам знаю, что дуром беру. Ну и нажил… Я ведь нарочно на пролетке-то приехал - она новая, шины дутые…
Через неделю в моей мастерской Серов писал портрет с какого-то человека, похожего на утюг. Лицо длинное, серьезное. Он мрачно водил серыми глазами, а сзади Серова стоял Королев и говорил, смеясь:
– Черт-те что… Как живой. Ну и носина…
«Утюг» встал обеспокоенный.
– Постой, какой носина?
Посмотрев на портрет, сказал:
– Где же носина? Нос как нос. Ты вот что… ты живописцу не мешай. Чего вы на него глядите, Валентин Александрыч? Ведь он чисто балалайка заведенная… Вот обженится, так узнает жизнь. А то ветер в голове…
* * *
На Красную горку мы получили от Королева, в больших конвертах, приглашение на свадьбу. Он женился на той красавице, от которой мы по ошибке получили пирог.
Серов писал ее портрет[206] «…»
А. Я. Головин[207]
В Москве в Училище живописи, ваяния и зодчества в 1886 году появился у нас ученик[208] и в классе В. Д. Поленова писал натюрморты (как сейчас помню, один из них - череп лошади). И писал он очень хорошо[209]. Внешний вид, манера держать себя сразу же обратили на него особое внимание всех учеников да и преподавателей. Это был А. Я. Головин.