Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Что за странная машина!
Усмехнувшись молвил галл.
Это русская утеха.
Это русский самовар…
– Правда, мне надо быть поэтом? Как я стихом-то владею.
Вдруг и новый наш знакомый Новичков открыл ротик и с серьезной миной запел тенорком:
И всегда вперед стремился
Ты, идейный человек.
Сеять правду не скупился.
Презирая жалкий век.
Мы остановились и глядели на Новичкова. Что будет дальше? Но он презрительно замолчал.
Антон Павлович,
Мы шли сухой дорогой - шоссе. Справа прятались и выглядывали из пуховых весенних садов деревянные дачи, были в садах вишневые в цвету деревья, яблони, акации и желтоватые пушные тополя. На всем блестело солнце. Домики были, как детские игрушки: весело раскрашены, ставни закрыты. Москвичи еще не переезжали в них.
Слева протянулось большое поле Ходынское. Мы подходили к Петровскому дворцу. Я любовался архитектурой. Такие формы бывают на старых фарфоровых вазах, где пейзажи и все дышит радостью, обещанием чего-то восхитительного, фантастического…
О своем впечатлении я сказал Антону Павловичу.
– Да, - ответил он, - вся жизнь должна быть красивой, но у красоты, пожалуй, больше врагов, чем даже было у Наполеона. Защиты красоты ведь нет.
Дворец стоял на кругу ровной площадки. Впереди шло Петербургское шоссе. По кругу, прислоненные к большим серебристым тополям, стояли длинные скамьи, выкрашенные в яркий зеленый цвет. На одну из них мы сели. Все были голодны и занялись едой.
К нам подошел разносчик, снял с головы лоток, поставил рядом на скамейку и пропел: «Пельсины хорошие!»
Антон Павлович спросил:
– Сколько, молодец, за все возьмешь?
Разносчик сосчитал апельсины.
– Два сорок.
– Ну, ладно, я дам тебе три рубля, только посиди часок тут. Я поторгую. Я раньше торговал, лавочником был. Тоже хочется не забыть это дело.
Разносчик посмотрел хитро:
– Ваше дело, пожалуйте.
Он взял трехрублевую бумажку, положил в большой кошель, который спрятал за голенище сапога, сел рядом и добавил:
– Чего выдумают!
Подошли две женщины с серьезными скромными лицами и с ними старик в военной фуражке. Он взял апельсин в руки и спросил почем.
– Десять копеек, - ответил Чехов.
Старик посмотрел на разносчика и на Чехова:
– Кто торгует-то?
– Я-с, все равно-с, - сказал Чехов.
– Мы сродни-с.
– Пятнадцать копеек пара. Хотите?
– сухо предложил старик.
– Пожалуйте-с, - согласился Антон Павлович.
– Ну и торговля!
– сказал разносчик.
– Этак всякий торговать может.
Подошел какой-то франт изнуренного вида. На руках его были светлые лайковые перчатки. Спросил почем апельсины.
– Если один, то десять копеек.
– То есть, как же это?
– недоумевал франт, - считать не выучились еще?
Взял апельсин и ушел.
Какая- то молоденькая барышня спросила, сколько стоит десяток.
– Рубль, - ответил Чехов.
– Дорого. А полтинник хотите?
– Пожалуйте, - ответил Чехов.
– Ишь запрашивают!
– Барышня выбирала апельсины и клала сама в мешок.
– Может быть, кислые они у вас?
– Кисловаты, - сказал Чехов.
Она посмотрела на него и выложила все апельсины по одному обратно.
– Попробуйте один, денег не надо.
Она облупила апельсин и съела.
– Кисловаты, - сказала барышня и ушла.
– Ну и торговля - возмущался разносчик.
– Хотите сорок копеек за десяток?
– вернувшись, предложила барышня.
– Хорошо-с, пожалуйте, - ответил Чехов.
– Только без кожи.
– То есть, как же это без кожи.
– Кожей отдельно торгуем-с.
Барышня глядела удивленно.
– Кто же кожу покупает?
– Иностранцы-с, они кожу едят.
Барышня рассмеялась.
– Хорошо, давайте без кожи, но это так странно, я в первый раз слышу.
Чехов уступил апельсины с кожей.
– Ну, торговля! Торговать-то надо орешек в голове иметь. А это что? Отец тебя мало, знать бил. Этак-то товар отдавать дарма. Дурацкое дело не хитрое. Али деньги крадены?
Разносчик рассердился.
– Десяток остался. Это берем себе в дорогу, а вот пяток бери себе, - сказал ему Чехов.
Мы пошли дорогой на Петровско-Разумовское. Но пройдя немного услышали сзади свистки. Оглянулись и увидели бежавших в нашу сторону двух городовых и разносчика.
Мы остановились. Разносчик показывал на нас городовым и кричал:
– Эти самые студенты!
Подбежали полицейские:
– Пожалуйте в участок.
– Зачем в участок?
– взъерошился Новичков.
– Не-че, пожалте! Евонные пельсины усе съели. Там разберут.
Чехов смотрел на разносчика. Левитан возбужденно повторял:
– Ах, как подло, как подло!
Нас повели как полагается - как арестантов, сзади и спереди по городовому. Они поглядывали на нас серыми глазами, похожими на пуговицы. Видно было, что им нравилось то, что поймали студентов и ведут их на суд праведный.
У самой Петровской заставы ввели нас во двор и приказали подняться на крыльцо грязного одноэтажного кирпичного дома с обвалившейся штукатуркой. Мы вошли в комнату, где пахло затхлостью и сыростью. Комната разделялась деревянной решеткой желтого цвета, за решеткой был человек в котелке, с русой бородкой и румянцем во всю щеку, Увидев нас, он громко завопил: