Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
– Нет, - говорил Серов, - шишига, он ни веселый, ни грустный. Он так себе - ходит, глядит, что-то знает и так живет в стороне как-то.
– Постой, Антон, ему уши нужно вот так…
И Мамонтов глиной вылепил на странной лысой голове уши летучей мыши.
– Ниже, ниже, - говорил Серов.
– Вот теперь что-то есть… Постойте, - бородку козлиную.
– Этот управляющий… ну, как его?
– говорил между тем Серов.
– Шмидт[246], - помог ему Мамонтов.
– Да, Шмидт. В Шмидте шишига есть.
– А верно, он -
И оба, лепя шишигу, смеялись.
Вошел Репин, посмотрев, сказал:
– А интересно. Но что это такое?
– Шишига, - ответил Мамонтов.
– Что? Шишига?
– удивился Репин.
– Знаешь, он такой, - продолжал Мамонтов, - небольшого роста, в шерсти, живет так, у дома, в деревне у сарая, такой домовой, все знает, помалкивает, немного портит жизнь, мешает, прольет крынку молока, вывалит из саней, ну, словом, - шишига.
– Неужели?
– сказал Репин серьезно.
– Я этого никогда не слыхал. Но, кажется, это вздор.
– А ты спроси у Льва Николаевича, - сказал Савва Иванович.
– Он, наверно, видал шишигу.
– Какой вздор…
– Вздор. А ведь это наши русские лары, хранители быта и дома, поэзия русская.
– Нет, я в это не верю, никогда шишигу не видал, я думаю и ты, Антон, тоже.
– Я сам на шишигу смахиваю, - ответил Серов.
И улыбнулся приятно.
* * *
Однажды утром к Савве Ивановичу Мамонтову из конторы московских императорских театров приехал чиновник Погожев[247].
– Вас просит приехать неотложно в Петербург директор императорского театра, - сказал мне Погожев.
– Вот телеграмма. Если угодно, я пришлю курьера. Он возьмет билет и проводит вас на вокзал.
– А вы не знаете, какое дело?
– спросил я, озадаченный.
– Не знаю.
– Сегодня же поезжайте, - посоветовал мне Савва Иванович, бывший в мастерской.
Чиновник ушел.
– Ну прощайте, Костенька, - сказал мне Савва Иванович, - там вам не с кем будет ссориться, там не с кем будет спорить. Эх-ма!
– добавил он как-то горько и расстроенно.
– Я не поеду, Савва Иванович, - догнал я его и схватил за руку.
– Нет, нельзя, надо ехать. Вы не понимаете: не поедете - виноват останусь я. Но странно как-то переманивать мастера, некрасиво как-то. Не того. Вы там долго не останетесь: вам не сладить. Поезжайте и постарайтесь сделать хорошо. Хотя хорошо-то, может быть, там и не понравится.
Таинственно улыбнувшись, Савва Иванович ушел.
В Петербурге я остановился на Большой Морской, в номерах Мухина, и тотчас отправился к директору императорских театров.
В подъезде на Театральной улице швейцар в красной ливрее, шитой черными орлами, в медалях, проводил меня во второй этаж, передав для доклада чиновнику особых поручений.
В большом
Это был очень деликатный и, видимо, очень запуганный человек.
– Я видел ваши работы в театре Мамонтова в Москве, - сказал он.
– Нам нужно быстро сделать декорации к опере «Виндзорские кумушки».
– Вы, говорят, скоро работаете, а наши не могут. Вы могли бы сделать в неделю?
– Да. Только для этого сейчас же надобны готовый холст, сшитый, краски и двое хороших театральных рабочих, а также свет: придется писать ночью…
– Отлично, - сказал Всеволожский и позвонил.
– Домерщикова[248], - приказал он курьеру.
– Вы только с нашими поменьше говорите, - сказал Всеволожский, когда курьер ушел.
«С какими нашими?» - подумал я.
Явился высокого роста чиновник.
– Есть сшитый холст?
– спросил его директор.
– Сейчас узнаю. Но мастерских свободных нет - заняты, - ответил чиновник, посмотрев вбок на меня.
– У вас нет, а у меня есть, - сказал директор раздраженно.
– Константин Алексеевич будет работать в Таврическом дворце, в большом зале. Я скажу графу. Узнайте сейчас же о холсте…
Всеволожский опять позвонил. Пришел другой чиновник, полный, серьезный. Тоже не знал ничего насчет холста, а о театральных рабочих сказал, что отпущены на праздники.
– Да, вот действительно время - праздники, - сказал, задумавшись, директор.
– Как быть?
– Знаете, нельзя ли без этих затруднений, - предложил я по привычке говорить с С. И. Мамонтовым просто.
– Прикажите прислать сегодня же холст мне во дворец, а я найду маляров в другом театре.
Всеволожский дал мне пропуск в Таврический дворец и для входа на сцену в Мариинский театр.
Утром, приехав в Таврический дворец, я увидел посреди огромного зала, на полу, в куче - холсты, краски, кисти… Тут же ходили какие-то люди. Я их спросил, что они здесь делают. Они мне как-то нехотя ответили, что они - сторожа.
– Вы не можете ли мне помочь немножко?
– Отчего же, можно, - ответил один из них.
– Не можете ли съездить купить в гончарной лавке простые большие горшки и столярного клею пуд?
Я записал им на бумажке, что нужно. Дал записку и деньги. А сам поехал в частные театры искать маляров.
Вернувшись снова в Таврический дворец, я попросил тех же людей помочь мне натянуть холст. Они, улыбаясь, помогали. Я разводил краски, а эти неизвестные, слоняющиеся люди, смотрели и говорили, смеясь:
– Это дело нам незнакомо.
Рабочих, нанятых мною, эти люди почему-то не пустили, сказав мне, что нет на то пропусков. «В чем дело?» - подумал я. И хотя уже было поздно, поехал в Мариинский театр объяснить директору мои затруднения.