Коридоры кончаются стенкой

Кухтин Валентин Иванович

— Сербинов велел тщательно допросить Галанова, — сказал Стерблич. — Он согласился дать показания. Помоги мне усадить его за стол.

Втроем подняли Галанова, посадили в кресло, придвинув к столу так, что он оказался зажатым между спинкой кресла и крышкой стола. Стерблич и Валухин ушли.

— Ну что, Галанов, — спросил я как можно мягче, — будешь писать?

— Буду.

— О чем — тебе сказали?

— Сказали.

— Ну отдохни немного, приди в себя, потом займемся.

Арестованных, которые соглашались давать показания после применения к ним мер физического воздействия, никогда не спускали в камеру до тех пор, пока они письменно не ответят на все поставленные им вопросы. Галанов был так плох, что я растерялся. По-человечески мне стало жаль его, да и здравый смысл подсказывал, что вряд ли Галанов сможет в таком состоянии что-нибудь толково обосновать. Но приказ есть приказ и его надо выполнять. Я положил перед арестованным письменные принадлежности…

Писал он быстро, только нес такое, что жутко противоречило стилю моей работы. Я посоветовал ему быть поаккуратней, но он продолжал в том же духе, и когда написал, что он с Осиповым и другими готовили террористический акт против Андрея Андреевича Андреева, бывшего секретаря Северо-Кавказского крайкома ВКП(б), а ныне — секретаря ЦК ВКП(б), я понял, что он дает липу и сказал об этом Сербинову. Сербинов отмахнулся: «Пусть пишет, тебе от этого холодно, что ли? Пишет — значит, готовили. Осипов тоже об этом написал». Да, верно, вспомнил я, Осипов тоже об этом написал. И Литвинов… Значит, они хотят переквалифицировать дело на союзный террор? Ловко. И этим должен заниматься я. У меня засосало под ложечкой и я стал думать, как выйти из этого положения. Да… Так о Галанове: мне действительно часто бывает жаль его. Своим неуступчивым диким нравом он за время пребывания в тюрьме навредил себе, как никто другой. Однажды он пожаловался мне, что надзиратель при раздаче обеда вылавливает из борща мясо. Я позвонил Лободе — начальнику внутренней тюрьмы, и тот дал виновному взбучку. В отместку надзиратель ночью раздел Галанова донага и вывел во двор тюрьмы на мороз, где продержал более получаса. Пришлось вмешаться, наказать надзирателя, а Галанову выдать для обогрева сто граммов водки, теплую одежду и постель, то есть все, что ему было положено по существующим нормам, кроме водки, разумеется, и чего он до сих пор был лишен. Я часто думаю, почему он воюет с ветряными мельницами? Человек в здравом уме, а ведет себя так… Скорей бы закончить это дело! Безумно устал! Несколько лет не был в отпуске!»

В дверь кабинета постучали, и Бироста заметался, словно застигнутый на месте преступления. В панике никак не мог сообразить, куда спрятать дневник, хотя дверца сейфа была открыта настежь. Наконец он вдвинул тетрадь в стопку дел, аккуратно возвышавшуюся на столе, подбежал к двери и повернул ключ. Дверь открылась, и в проеме появился Стерблич с конвертом с сургучными печатями.

— Это тебе из горкома.

— Что тут может быть?

— Ты ж заказывал стенограмму совещания секретарей парткомов — получи.

— А-а! Да-да, спасибо.

— Зачем ты собираешь этот мусор? Думаешь извлечь из него пользу?

— А как же! Там клеймили осиповскую группу — приобщу к делу. Мнение партколлектива, которым он руководил, многое значит. Возможно, кто-то в выступлении назвал доселе неизвестные мне факты.

— Да ни хрена там нет. Собрались, полялякали и разошлись. Ты ж знаешь, как это делается.

— Знаю. Потому и затребовал материалы.

— Ну, смотри. Зайдешь, распишешься за конверт.

Стерблич ушел. Бироста вскрыл пакет и углубился в чтение.

Повестка дня совещания секретарей парткомов, их заместителей и парторгов первичных парторганизаций Краснодара была обозначена непривычно куцо и Биросте это не понравилось. «Собрать такую массу ответственных партработников, — возмущался он, — и обсудить один-единственный вопрос — «О работе парторганизаций по приему в партию». Это непозволительная роскошь!» Впрочем, свое мнение не навяжешь: во главе городской парторганизации стоит первый секретарь крайкома Газов. «Чем глупее — тем лучше», — усмехнулся Бироста ядовито, когда узнал что первым секретарем горкома избран первый секретарь крайкома. Такое совместительство, по его мнению, ни к чему доброму привести не сможет, а вот к развалу работы краевой или городской парторганизации, или обеих вместе, приведет обязательно. Такой огромный край с миллионом нерешенных проблем — он, конечно же, не оставит ни времени, ни сил для города. Можно было бы выйти из положения за счет вторых секретарей крайкома — Ершова и горкома — Давыдова, но… Ершов откровенный алкоголик, потерявший всякое моральное право стоять у руля, а Давыдов — выдвиженец Малкина и этим все сказано. Бывший туапсинский первый секретарь, ни рыба ни мясо, ближайший собутыльник бывшего начальника Сочинского ГО НКВД Малкина, сплошная серость, но способный подхалим и лизоблюд. Какой от него прок? А ведь Малкин притащил его за собой в Краснодар, рассчитывая сделать первым секретарем горкома вместо свергнутого Осипова. Не получилось. Помешал Газов с идеей, поддержанной ЦК… «Так, так, Газов… послушаем, чего ты тут наговорил» — вздохнул Бироста.

Доклад Газова был выдержан в обычном большевистско-чекистском стиле: информация о полчищах разоблаченных врагов, а все недостатки в кадровой работе парторганизаций — результат их деятельности.

— По целому ряду следственных материалов мы знаем, — заявил Газов, что троцкистско-бухаринские подпольные антисоветские организации, сумевшие проникнуть к

руководству ряда партийных организаций, принимали все меры к тому, чтобы сорвать такое мероприятие партии, как проверка и обмен партийных документов. Они вели активную вредительскую работу, чтобы не только сохранить в рядах партии свои кадры, людей своей организации, но и спасти от разоблачения всякого рода чуждый элемент, с которым организационной связи не имели, но пытались сохранить в партии, чтобы засорить ее ряды. Мы знаем по фактам, по документам, что враги, проникшие в партию, вели энергичную работу для того, чтобы затормозить прием в ее ряды лучших, передовых людей нашей страны, стахановцев, стахановок наших фабрик, заводов, колхозов, совхозов… По всем этим фактам новый горком своевременно уже принял меры… Но как получилось, что в первичных парторганизациях проморгали и принимали в партию людей сомнительных?.. Чем, например, вы можете объяснить такой факт, как прием человека, в свое время уже состоявшего в рядах партии, изгнанного из нее за уголовные преступления, служившего в частях Керенского в «батальоне смерти», жившего в Германии, имеющего брата, осужденного за серьезные преступления? По Сталинскому и Кагановичскому райкомам установлено четырнадцать подобных фактов!

Наличие организованной работы по засорению рядов партии подтверждается также фактами восстановления в ней врагов народа. Ряд лиц, совершенно справедливо изгнанных из партии, был восстановлен старым руководством горкома и уже НКВД их арестовал после того, как они были восстановлены, и тем самым пресек направленную против партии работу врагов.

Восстанавливали врагов, а сотни большевиков с многолетним кандидатским стажем оставались за бортом. В городской парторганизации мы имеем шестьсот восемьдесят кандидатов в партию, вступивших еще в тридцать втором году, а некоторые и раньше. Среди них есть кандидаты с десятилетним стажем!»

«Какая дикость! — размышлял Бироста над прочитанным. — Десять лет ходить в кандидатах? Да такого большевика давно расстрелять надо было за дискредитацию партии. О каком приеме в ее ряды может идти речь? Прием таких это действительно засорение. Какой с них прок? Платят взносы? Тут есть повод поковыряться, что-то здесь не так, кто-то кого-то водит за нос…»

После Газова выступал Сербинов, но его речь не стенографировалась ввиду секретности сведений, которыми она наверняка изобиловала. По реакции участников совещания, выступивших в прениях, было видно, что Сербинов доложил высокому собранию о последних разоблачениях и прежде всего об «осиповско-литвиновско-галановской» группе.

«Разоблачение этой группы троцкистского охвостья, — щурил некий Прозоров прозревшие глаза, — является крупнейшим и серьезнейшим политическим уроком для нашей партийной организации. Нужно сказать, что значительная доля партийных руководителей, и я в том числе, присутствуя на горпартконференции и работая четыре с лишним месяца в райкоме партии, оставались политически слепыми, не сумели разоблачить эту банду троцкистского охвостья».

«Я продолжительное время работал с врагами народа Борисовым и Гусевым, — бил себя в грудь третий секретарь Кагановичского РК ВКП(б) Харченко, — я оказался просто неспособным разоблачить их вражескую деятельность, оказался шляпой, не мог разглядеть в этих подлецах врагов народа. Если были какие-то попытки, то они ничего не стоят по сравнению с деятельностью наших доблестных чекистов, возглавляемых депутатом Верховного Совета СССР товарищем Малкиным. Поэтому я должен нести ответственность за то, что не мог вовремя разглядеть этих подлецов!»

В череде эмоций и самобичевания, притворного, разумеется, чтобы показать, как глубоко переживает человек случившееся, Бироста обнаружил донос. Выступал представитель партийной организации мединститута.

«По отношению отдельных я заявляю, что они ходят с партийным билетом по Красной по вине горкома и крайкома. Например, член партии Багрянцев, бывший заведующий мыловаренным заводом Главмаргарина. Когда меня послали проверять работу по разоблачению врагов, он был разложен мною на лопатки, был уличен в прямом пособничестве врагам народа, но несмотря на это он еще и сегодня ходит по улицам и, кажется, работает заместителем парторга».

«Какой ужас!» — саркастически усмехнулся Бироста и вдруг почувствовал, что не откажется от этого «факта, что исследует его и приобщит к делу в качестве доказательства, подтверждающего вину Осипова, Литвинова и других, арестованных по этому делу. «Нравственно или безнравственно мое решение? — спрашивал себя Бироста, вшивая в дело стенограмму совещания. — Вероятно, нравственно, потому что исполняю свой долг в рамках поставленных передо мной задач. За это мне платят. На эту плату я живу, содержу семью. Мои действия вредны обществу? Вероятно, нет, потому что общество платит мне именно за эти действия, и если я отправлю кого-то на плаху без достаточной, или, точнее, недоказанной вины, то не потому, что не мыслю жизни без этого, а потому, что этого жаждет общество. Оно, очумевшее от страха и крови, требует крови. Так что кровав не я, кроваво общество. Убийца оно!»