Коридоры кончаются стенкой

Кухтин Валентин Иванович

Характер кандидата на вербовку проявился сразу: он наотрез отказался от сотрудничества. Как ни нажимал Малкин на сложную международную обстановку, на происки заклятых врагов, как ни взывал к священному чувству советского патриотизма, отец Димитрий оставался непреклонным. Тогда Малкин пустил в ход главное свое оружие — компрометирующие материалы.

— Водку пьешь? — просил с издевкой.

— А кто ж ее, милую, не пьет? Коли во здравие — не грех, — ответил поп мягкой улыбкой. — Главное не переступить грань дозволенного.

— А бабы? Бабы тоже во здравие?

— И тоже в пределах дозволенного господом. У меня есть супруга-матушка, которую люблю, ею удовлетворен

и порочных связей не позволяю.

— Ей. А себе?

— Себе тем более.

— Врешь! У меня на этот счет иные данные: разлагаешь паству, мерзавец! И еще, как разлагаешь! С именем бога! Что уставился, как баран на новые ворота? Вот письмо — прочти, здесь все о твоих похождениях! — Малкин протянул попу анонимный донос.

— Зачем? Письмо адресовано вам. Вы ж не на исповеди…

— Ты, давай, не шустри! «Не на исповеди»… Ты на исповеди! Понял? Поэтому делай, что велят. Читай вслух! Ну!

Священник взял конверт, вынул письмо, стал читать молча, время от времени осуждающе покачивая головой. Прочитал — тяжело вздохнул.

— Ну что? — нетерпеливо крикнул Малкин.

— Навет.

— Навет?

— Происки диавола.

— Происки, говоришь? Диавола? И в Шуе ты не был, и в бунте не участвовал? С церковным старостой Парамоновым не знаком и с эсером Языковым не общался.

— Вы правы. Никого из поименованных не знаю. В Шуе никогда не был, к существующей власти отношусь лояльно.

Малкин слушал попа и не возмущался. Слушал и не испытывал к нему неприязни. И, что самое странное, — верил в его непогрешимость. Такого с ним никогда не бывало. Что происходит? Одолела усталость? Рассудок возобладал над эмоциями? «Что происходит, Малкин? Ну-ка, возьми себя в руки! Удар! — Он нехотя двинул священнослужителя в челюсть. Двинул так, что тот, звонко клацнув зубами, вместе со стулом свалился на пол. Свалился и затих, прикрыв голову руками.

Малкину стало весело. Обычно кипела злость, а тут раздирает смех.

— Вставай! — он легонько ткнул ногой в бок поверженного. — Развалился, как свинья на паперти!

Поп вскочил на ноги и стал поодаль.

— В общем так, зловредный опиум! Уговаривать я тебя не стану; надоел ты мне. Отныне и навсегда о всех исповеданных тобой будешь докладывать мне лично. В письменном виде. Понятно? Раз в неделю. Информацию об антисоветской деятельности докладывай немедленно. Вот так! За верную службу отпущу тебе все грехи и дам хороший приход. Воспротивишься — остригу, накачаю спиртом и в самом мерзком виде, в обнимку с пьяной свиньей положу на паперти. Пусть прихожане полюбуются на посланца Господа, на его полномочного представителя на этой грешной земле. Понял? А теперь иди. Встречаемся раз в неделю, как договорились.

В условленный день священник не явился. По приказу Малкина его доставили в Управление в наручниках.

— Садись, твое преподобие. Буду исповедовать.

— Мне каяться не в чем.

— Нарушил договор, выразил непочтение властям — это не грех?

— Никакого договора не было.

— А я понял так, что мы пришли к соглашению.

— Исповедь есть таинство. Переступать через него величайший грех.

— Ах какой ты богобоязненный! Не знаю, право, что с тобой делать… спустить на недельку в камеру да устроить экзекуцию? Жалко. Поместить к уголовникам, чтобы прочистили тебе задний проход — вдруг понравится, а я доставлять тебе удовольствие не нанимался. Ладно: сегодня я почему-то добрый, ограничусь предупреждением, бороться со мной — дело безнадежное и вредное. Явка через неделю без напоминаний. Не подчинишься — не взыщи. Все. Можешь идти.

«Не будет с него проку, — лениво подумал

Малкин, когда поп вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. — «Никакой он не пьяница и не бабник, а тем более не антисоветчик. Так — ни рыба, ни мясо. Верну его Сербинову, пусть занимается. Это решение он принял вчера… вернее — позавчера. И вот пожалуйста: сломался поп, повесился. А ведь это тоже грех. Похлеще нарушения таинства. А не есть ли это вражья вылазка Сербинова? «Вернусь из Апшеронской — разберусь», — решил Малкин. Уезжая, позвонил Сербинову:

— Пока я в командировке — подготовь общественное мнение.

— Это вы о чем?

— Не о чем, а о ком. Я про отца Димитрия. Поручи «Большевику» растрезвонить про самоубийство на почве алкоголизма. Поп человек здесь новый, газете поверят. Состряпай соответствующее заключение врачей.

— Я об этом думал, Иван Павлович! — обрадовался Сербинов. — Хорошо, что наши мысли совпали. Только я бы даже маленько усилил.

— Как?

— Под рубрикой «НКВД сообщает» поместил бы в газете «Большевик» материал следующего содержания: «Сегодня в полночь священнослужитель такого-то прихода такой-то, находясь в сильной степени опьянения, явился в НКВД и сообщил, что ряд прихожан, исповедуясь, поведали о проводимой ими вражеской работе, направленной на свержение советской власти на Кубани. За эту информацию он потребовал крупную — сумму денег. Уличенный доблестными органами НКВД во лжи, священнослужитель отправился домой, напился до положения риз и покончил с собой через повешение. Собаке собачья смерть!»

— Неплохо, рассмеялся Малкин. — Тут тебе и антиалкогольная и антирелигиозная пропаганда и органам почет. Только «собаке собачья смерть» — убери. Это ни к чему. Мы то с тобой знаем, что он ни в чем не повинен. Да и по отношению к собакам это как-то бесчеловечно.

103

Управленческая «эмка» ждала у подъезда, когда Малкин, ежась от холода, вышел на улицу. Он торопливо открыл дверцу, ругнув нерасторопного шофера, приросшего к сиденью, и, усевшись поудобней, поднял воротник пальто. Уткнувшись носом в мягкий мех, смежил глаза и буркнул недовольно:

— Поехали.

«Эмка» плавно тронулась с места и, разминая ледяные струпья, покатилась по стылому булыжнику. Миновали Дубинку, выбрались на Ставропольский тракт. Малкин открыл глаза, отдернул шторку бокового стекла, стал внимательно вглядываться в предутреннюю мглу, окутавшую окраину города. Сквозь узкие щели ставен приземистых казачьих хат сочился тусклый свет керосиновых ламп. По проезжей части дороги торопливо вышагивали работяги, тянулись телеги, вероятно, к Сенному базару, из подворотен выныривали собаки и с заливистым лаем бросались на автомобиль. Заглушая шум двигателя, неожиданно взревел гудок Главмаргарина и, словно передразнивая его, несколько раз пискнул маневровый паровозик. В какое-то мгновение звуки, свет, фигуры людей смешались и померкли. Проснулся Малкин от резкого толчка. Шофер, смачно выругавшись, остановил автомобиль, резко сдал назад и, выровняв руль, погнал вперед, воровато зыркнув на Малкина. Новый шофер не понравился Малкину с самого начала. Возвратившись из Сочи, он дал команду АХО немедленно заменить его, потому что ездить с ним было небезопасно, но подходящей кандидатуры не нашлось, да и времени для выбора не было — подоспела новая командировка. Приходилось только сожалеть, что Степаныч так неожиданно и тяжело заболел. Малкин огляделся и удивленно поднял брови: справа, у подножия Котха дымились дымари Горячего Ключа. «Гляди-ка, — поразился Малкин, — вздремнул самую малость, а полпути уже отмахали!»