Королева
Шрифт:
Разъяренный Уитлем и лейбористы попытались повлиять на королеву, чтобы та уволила генерал-губернатора за превышение полномочий, но успеха не добились. Своего представителя она могла убрать только по совету действующего австралийского премьер-министра. Керр не выходил за рамки закона. Новые выборы привели к появлению коалиции, возглавляемой либералами, правительство одобрило бюджет и приступило к работе. Уитлем сохранил теплые отношения с королевой, однако Керра не простил. Генерал-губернатор ушел в отставку в 1977 году, получив в награду за заслуги личный подарок от ее величества – Королевский Викторианский орден. В 1986 году австралийский парламент издал закон, лишающий генерал-губернатора полномочий на вмешательство, подобное предпринятому Керром, хотя две трети населения страны по-прежнему желали видеть Елизавету II своей королевой.
Кризис назревал и в собственной семье Елизаветы II. Осень 1975 года доставила ей немало переживаний, когда распался брак принцессы Маргарет и Тони Сноудона. Первые пять лет после свадьбы они были на устах у всего Лондона – красивые, притягательные, стильные, устраивали искрометные вечера с яркими гостями из светских кругов и богемы. У них родилось двое детей – Дэвид в 1961 году и Сара в 1964-м, а Тони пользовался все большим успехом (27) как фотограф, художественный консультант журнала “The Sunday Times” и бесплатный консультант Совета по промышленному дизайну.
Однако Маргарет начала скучать, становилась все более раздражительной и ревнивой. Тони в ответ по уши зарывался в работу, отсиживаясь вечерами в своей студии в Кенсингтонском дворце и стараясь почаще брать заказы за рубежом. Несмотря на кажущуюся совместимость – сильное сексуальное влечение, остроумие, любовь к балету и театру, сибаритское пристрастие к вечеринкам и долгим отпускам на роскошных пляжных курортах, – тревожные звонки слышались с самого начала. Маргарет вышла замуж, пытаясь оправиться от разрыва с Питером Таунсендом. Она была знакома с Тони всего около года, когда в конце 1959-го согласилась на тайную помолвку, услышав, что сорокасемилетний Таунсенд собирается жениться на девятнадцатилетней бельгийке. “Утром я получила письмо от Питера, – вспоминает Маргарет, – а вечером решила выйти замуж за Тони” (28). Принцессу привлекали в Тони (по крайней мере, отчасти) творческая натура и богемный образ жизни, отличавший его от бывшего отцовского адъютанта.
Маргарет не могла предположить, что Тони окажется неисправимым ловеласом. Они оба были эгоцентриками, жаждали постоянных развлечений, старались оказаться в центре внимания и не хотели или не умели анализировать собственные отношения. Тони желал свободы передвижений (29). Маргарет, напротив, загоняла его в жесткие рамки совместного бытия, не принимая в расчет, что он начинает работу рано утром, а она не показывается раньше полудня, всегда готовая веселиться и общаться далеко за полночь.
Взаимные претензии копились, подшучивания над Тони обретали все более садистский оттенок, забавные перепалки перерастали в отвратительные, подогретые алкоголем ссоры в присутствии друзей. Тони начал разбрасывать по дому записки с перечнями “твоих самых отвратительных недостатков” (30), а Маргарет поносила последними словами загородный коттедж, который муж любовно отделывал. Оба не раз изменяли друг другу. В число пассий Тони входила
На публике Тони исправно играл свою роль, сопровождая Маргарет на протокольные мероприятия, выступая на два шага позади и всегда предоставляя ей высказаться первой. Особенно они блистали в зарубежных визитах, сияя улыбками во время бесконечных приемов. В ноябре 1965 года они обрушили свои чары на пять американских городов во время трехнедельного тура по США, включающего торжественный обед в Белом доме. Президент Линдон Джонсон назвал принцессу “юной леди” (33) и выдал на редкость неподходящий для этой пары рецепт счастливого брака: “Во-первых, пусть она думает, что вертит тобой как хочет. А во-вторых, пусть вертит” (34).
Сноудоны все больше отдалялись друг от друга, особенно после того, как Маргарет стала уезжать на виллу на карибском острове Мюстик, подаренную ее другом Колином Теннантом (впоследствии лордом Гленконнером). Несмотря на почти ежедневные разговоры с сестрой и матерью, Маргарет не распространялась о неладах в семейной жизни. Как однажды выразилась королева-мать в разговоре с одной из доверенных знакомых Маргарет: “Моя дочь не так воспитана, чтобы обсуждать со мной своего мужа!” (35) И Елизавета II, и королева-мать находились в плену обаяния и артистизма Тони. В их компании он всегда вел себя безупречно. “Он прикидывался перед ними, – утверждает Анна Гленконнер. – Королева явно не подозревала об истинной натуре Тони. Королева такие вещи не обсуждает. Она выше сплетен” (36).
Тем не менее Елизавета II видела, что сестра иногда пытается бунтовать – грубит матери, вымещая злость, или нарушает протокол (37), отказываясь на банкете повернуться одновременно с королевой к другому соседу по столу и вынуждая ее величество смотреть в затылок сидящему рядом. Она знала, что Маргарет выпивает. Когда ее кузине Памеле Хикс пришлось отменить вечер из-за проблем мужа с алкоголем, королева сказала: “Понимаю. Я это уже проходила с Маргарет” (38). Однако, по своему обыкновению, Елизавета II избегала прямых стычек с принцессой. “Как там Маргарет, не буянит? – спрашивала она у подруги сестры перед ланчем в Ройял-Лодже. – Стоит мне рискнуть выйти на террасу?” (39)
В 1973 году Маргарет увлеклась Родди Ллуэллином, незлобивым и симпатичным садоводом-любителем младше ее почти на восемнадцать лет. Эта связь вывела из себя Тони и огорчила королеву, особенно когда Маргарет начала оставаться у Родди в его богемной аристократической коммуне в Уилтшире. К ноябрю 1975 года Сноудоны дошли до точки. Тони отправил королеве письмо, сообщая, что “обстановка невыносима для всех участников событий” (40) и что им с женой необходимо расстаться. Королева ответила несколько недель спустя, называя письмо Тони “сокрушительным ударом” (41), как свидетельствует биограф Сноудона Анна де Курси. “Она признавалась, что видела, насколько плохи их дела, и понимает, как тягостна сложившаяся ситуация для них обоих”. Королева просила только подождать до Рождества и по итогам обсуждения во дворце посоветовала объявить о расставании в пасхальные каникулы, когда дети будут дома. Во дворце предполагали объявить лишь о “разъезде” Сноудонов (42), заверив, что “официальной процедуры развода не последует”.
Все дворцовые предположения пошли прахом в конце февраля 1976 года, когда фотокорреспондент желтой газеты запечатлел Маргарет и Родди в купальных костюмах за столом виллы на Мюстике. “News of the World” Руперта Мердока немедленно растиражировала скандальный снимок принцессы и “сладкого мальчика”, дав Тони повод немедленно выехать из дворца. Несмотря на наличие собственной пассии, Люси Линдси-Хогг, Тони выглядел теперь пострадавшей стороной. Он слил вести о предстоящем разводе газете “Daily Express”, которая опубликовала их 17 марта, за два дня до планируемого дворцом извещения. Из-за скандала почти незамеченным остался даже уход Гарольда Вильсона, который как раз надеялся назначенной на 19 марта отставкой отвлечь внимание от назревающей катастрофы.
Всегда бывший на короткой ноге с прессой, Сноудон провел 17 марта собственную пресс-конференцию, в которой желал жене счастья, просил понимания у детей и пел дифирамбы королевской семье. Этот ловкий ход окончательно выставил Маргарет виновницей разрыва, себялюбивой капризной принцессой. “Елизавета II и королева-мать не принимали сторону Тони во время этого скандала, – говорит одна из родственниц королевы, – однако и врагом его не считали. Они знали, что с их дочерью и сестрой бывает невозможно ужиться” (43). Сноудон сохранил расположение королевы и ее матери, не сказав ни одного дурного слова ни о Маргарет, ни об остальных членах королевской семьи.
Отставка Гарольда Вильсона оказалась неожиданностью – не только для публики, но и для его собственной партии, которая выбрала следующим лидером министра иностранных дел Джеймса Каллагана. Новый премьер, прошедший церемонию целования рук 5 апреля 1976 года, успел прежде послужить министром финансов и министром внутренних дел, поэтому в Букингемском дворце был лицом знакомым. В знак признания заслуг уходящего премьера королева согласилась присутствовать на прощальном ужине Вильсона в его резиденции на Даунинг-стрит – впервые со времен такого ужина у Черчилля двадцатью одним годом ранее. Идея исходила от Чартериса, и Вильсон был очень польщен. Озорной “почерк” личного секретаря чувствовался и в речи королевы, в которой она назвала себя и Вильсона жильцами наемных квартир на разных концах Мэлл.21 апреля 1976 года королева отпраздновала пятидесятилетие. Выглядела она по-прежнему на зависть молодо – благодаря хорошим генам, здоровому образу жизни и ненавязчивому уходу за собой. “Она не жарится на солнце и не губит кожу на охоте под ветром и дождем” (44), – свидетельствует одна из ее близких подруг. За каштановыми волосами, в которых уже начали появляться седые пряди, ухаживал постоянный парикмахер Чарльз Мартин (45). Наклоняясь вперед, а не назад, как в обычных парикмахерских, королева клала подбородок на край раковины с душевой насадкой, и ее голову мыли яично-лимонным шампунем. У Мартина уходило около полутора часов на создание неизменной укладки, пока ее величество просматривала стопку писем, изредка поглядывая на свое отражение в зеркале. Для лица выбирались средства марки “Cyclax” (46) – в частности, увлажняющее “Розовое молоко” и очищающее “Молоко с медом”. На макияж времени почти не тратилось – только чуть-чуть пудры и ярко-красная помада, которую лучше видно на публике.
В июне 1976-го, принимая с государственным визитом президента Франции Валери Жискара д’Эстена, Елизавета II мастерски организовала публичную демонстрацию поддержки сверхзвукового самолета “конкорд” (47). Этот совместный англо-французский проект французы считали перспективным – несмотря на пугающие затраты, и Жискара д’Эстена тревожили слухи о падении интереса со стороны британцев. Перед торжественным банкетом в Букингемском дворце королева проинструктировала Мартина Чартериса разразиться в нарушение протокола громкими аплодисментами, когда она упомянет в своей речи самолет. Чартерис захлопал, как и договаривались, и его примеру (как высокопоставленного личного секретаря ее величества) тут же последовали другие британские гости. На пресс-конференции на следующий день французский президент заявил, что “неожиданная овация” развеяла все сомнения относительно интереса британцев к проекту. Николас Хендерсон, опытный дипломат, наблюдавший своими глазами, как разыгрывалась эта схема, засвидетельствовал, что “ее величество отлично разбирается в механизмах направляемой демократии” (48).
В следующем месяце Елизавета II впервые после семнадцатилетнего перерыва отправилась в Соединенные Штаты. Идею государственного визита, приуроченного к двухсотлетию американской независимости, президент Никсон продвигал еще в 1973-м, за полтора года до ухода в отставку после Уотергейтского скандала. Британские власти полагали, что сроки визита требуют “осторожного согласования” (49). Как писал в свое время Мартину Чартерису Роберт Армстронг, старший личный секретарь Хита: “Нужно хорошенько подумать, насколько уместно присутствие ее величества на праздновании раскола с британской короной” (50). К тому же, добавлял он, британский посол в Вашингтоне Роуленд Баринг, 3-й граф Кромер (муж фрейлины Елизаветы II Эсме Кромер), “полагает, что празднование Декларации независимости будет проходить достаточно бурно, и королеве не очень желательно было бы с этим буйством ассоциироваться <…> Подобные празднества традиционно проводятся в Америке с большой помпой и размахом, в которых трудно будет сохранить достоинство”.
Несмотря на изначальные сомнения, шестидневный государственный визит все же организовали – с шестого июля с остановкой в Филадельфии. “Четвертое июля было бы чересчур, – заявил представитель британского посольства Дэвид Уокер. – Терпимость тоже имеет границы” (51). В состав королевской свиты вошла близкая подруга Елизаветы II Вирджиния (Джинни) Эрли, сорокатрехлетняя супруга 13-го графа и первая фрейлина-американка. Такая же миниатюрная, как и сама королева, являющая собой, по словам Сесила Битона, “образец жизнерадостности и достоинства” (52), Джинни Эрли получила это назначение в 1973 году. Сперва она хотела отказаться, ссылаясь на американское гражданство и шестерых детей, младшему из которых было всего два года, и предложила королеве “выбрать кого-то более сведущего” (53). Однако Елизавета II настояла. Непритязательная жена пэра замечательно пришлась ко двору и без труда приспособилась к образу жизни, который она наблюдала на приемах и охотничьих уик-эндах в Сандрингеме и Балморале. И все равно фрейлина Сьюзан Хасси не отказывала себе в удовольствии назвать ее “американкой” (54).
Королевская делегация в составе двадцати человек вылетела на Бермуды, где пересела на “Британию” для трехдневного перехода к американским берегам. В первую же ночь яхта попала в девятибалльный шторм (55). Сьюзан Кросланд, уроженка Балтимора и супруга министра иностранных дел Энтони Кросланда, отмечала, что на предобеденный аперитив королева, несмотря на страшную качку, явилась “философски спокойной, даже веселой, в накинутом на одно плечо длинном шифоновом шарфе” (56). Бывший флотский офицер Филипп, однако, был “бледен и угрюм”, почти как в 1951 году, когда его терзала морская болезнь во время перехода через бурную Северную Атлантику. Королева, как тогда, так и в этот раз, единственная сумела противостоять тошноте.
После кофе в салоне, едва королева взялась за ручку раздвижной двери, как корабль подхватило волной. Дверь поехала вбок, и у ее величества вырвалось восторженное “Уууух!” (57). Корабль качнуло в обратную сторону, дверь заскользила снова, и все снова услышали “Ууух!” и только затем “Спокойной ночи!”. На следующее утро за завтраком Елизавета II произнесла: “Никогда не видела за столом столько серых и мрачных лиц. Филиппу тоже нездоровится”, – добавила она с усмешкой.
На пристани королеву встречала пятитысячная толпа – “Британия” швартовалась точно в том же месте, где высадился в 1681 году Уильям Пенн. Под нещадно палящим солнцем делегация перемещалась от одного памятного места к другому в окружении около семидесяти пяти тысяч человек, размахивающих американскими флагами и “Юнион Джеком”. Репортеры никак не ожидали, “что королева будет с такой готовностью заводить толпу” (58).
В национальном парке Независимости Елизавета II подарила городу мемориальный Колокол Двухсотлетия весом в шесть с половиной тонн, изготовленный лондонским колокольным заводом в Уайтчепеле, где в 1752 году отливали исконный Колокол Свободы. “Я обращаюсь к вам как прямой потомок короля Георга III”, – произнесла Елизавета II, отметив далее, что Четвертое июля “следует праздновать не только в Америке, но и в Британии <…> в знак искренней благодарности отцам-основателям <…> преподавшим Британии очень ценный урок. Мы потеряли американские колонии, потому что нам не хватило государственной мудрости “уловить момент и вовремя отпустить то, что не можешь удержать” <…> Мы научились уважать право других на самоуправление. <…> Без этого великого подвига во имя свободы, совершенного в Индепенденс-Холле двести лет назад, империя никогда не превратилась бы в содружество” (59).
Вечером ей пришлось выдержать незначительные нарушения протокола со стороны Фрэнка Риццо, мужиковатого мэра Филадельфии, бывшего полицейского, избиравшегося под лозунгом “Рядом со мной Аттила покажется хлюпиком” (60). Во время изысканного обеда на четыреста персон в Музее искусств Филадельфии Риццо, покинув королеву, принялся обходить остальные столики и обмениваться рукопожатиями (61). “Какой молодец!” (62) – невозмутимо заметила Елизавета II и удалилась в “дамскую комнату” – “почистить перышки” и “сделать передышку”, как завуалированно называли эти отлучки в королевских кругах, – перед вторым приемом еще на шестьсот персон.
В Вашингтоне жара стояла уже под тридцать семь градусов, однако Елизавета II “вышагивала под безжалостно палящим солнцем как ни в чем не бывало” (63), – писала Сьюзан Кросланд, вежливо отказавшаяся от предложенной Мартином Чартерисом бодрящей понюшки табака. После церемонии приветствия на Южной лужайке Белого дома всех пригласили на устроенный президентом Джеральдом Фордом с супругой Бетти торжественный обед на двести двадцать четыре персоны под большим шатром с японскими фонариками в Розовом саду. Государственное телевидение транслировало репортаж с банкета в прямом эфире, соблюдая при этом запрет на съемку ее величества за едой или танцами. Елизавета II в желтом вечернем платье из органзы, бриллиантовой диадеме, колье и серьгах являла собой ослепительное зрелище.
Жена Генри Киссинджера, Нэнси (64), курила на протяжении всего банкета, а супруга вице-президента Нельсона Рокфеллера, Хэппи, поинтересовалась немецкими корнями Филиппа. Услышав в ответ, что он датчанин, Хэппи заявила Тони Кросланду: “Принц Филипп отрекается от своих немецких корней!” (65) В Восточном зале гостей развлекал Боб Хоуп, а затем выступили поп-звезды “Captain & Tennille” с хитом “Любовь ондатр” (“Muskrat Love”) о паре грызунов, кружащихся в вальсе при свечах. После этого королева с Джеральдом Фордом танцевали под “Эта леди – бродяга” (“The Lady is a Tramp”) – культовую мелодию Роджерса и Харта, обретшую популярность благодаря Фрэнку Синатре. В свои апартаменты в Блэр-Хаусе королева с Филиппом отправились лишь около часа ночи.
Следующий день прошел так же насыщенно, а вечером третьего дня Елизавета II давала ответный торжественный ужин с четырьмя переменами блюд на восемьдесят четыре персоны в британском посольстве после открытого приема на свежем воздухе на тысячу шестьсот приглашенных, где за ней хвостом ходили телеоператоры с яркими софитами. Внезапно камеры и софиты куда-то делись. Это прибыла, “эффектно обставив свое появление” (66), Элизабет Тейлор, как свидетельствует Майкл Ши, тогдашний директор Британской информационной службы в Нью-Йорке. Британский посол сэр Питер Рамзботам был вне себя от возмущения, но Елизавета II “только радовалась, что в кои-то веки кто-то другой оказался в центре внимания прессы”.
Как и в 1957 году, королева прибыла на Манхэттен по воде – в этот раз на кондиционированной Королевской барже с “Британии”. Короткая прогулка по Нижнему Манхэттену обернулась хаосом, поскольку прохожие пытались подобраться поближе, и полиция “не справлялась с таким напором” (67), – вспоминает Майкл Ши. Елизавета II уже не в первый раз демонстрировала поразительное хладнокровие на фоне обливающейся потом толпы. “К счастью, зной на меня не действует” (68), – весело сообщила она.
Ее величество снова встретилась с “Пилигримами” и Союзом говорящих на английском языке – за ланчем в “Уолдорф-Астории”. По дороге в Гарлем, куда их с Филиппом везли в кабриолете посетить особняк Морриса-Джумел XVIII века – старейшее здание Манхэттена, – королева заметила знакомого на углу Парк-авеню и Шестьдесят
Кульминацией этого насыщенного дня стал визит в “Блумингдейл” – подготовленный заранее, в отличие от спонтанного посещения супермаркета девятнадцать лет назад. На этот раз представители магазина водили королеву от одной экспозиции до другой по всем трем этажам. Она осматривала копии чиппендейловских стульев, отмечая, что сиденья у них шире, чем в Британии, и восхищалась моделями Кельвина Кляйна, демонстрирующими модные твидовые юбки миди. “Боже, неужели здесь действительно носят такие длинные?” (70) – удивилась она. Филиппу предложили другой маршрут, развлекая “камнями-питомцами” и говорящими калькуляторами в отделе популярных новинок.
Затем королевская чета устроила небольшой обед на три дюжины гостей на борту “Британии”, похожей, по мнению “The New York Times”, на “английский загородный особняк – тот же скромный шик пиджаков с заплатами на локтях, подушки в цветочек, семейные фотографии, плетеные кресла и сувениры, напоминающие об имперском прошлом, – вот акульи зубы с Соломоновых островов, а вот золотой кубок в память о победе Нельсона в Трафальгарской битве” (71). Один разговорчивый член экипажа признался потом репортеру “The Times”: “У нас бывают феерические вечеринки, когда королевы нет, и герцог остается на борту один” (72). На самом деле феерии хватало и в присутствии Елизаветы II – когда королевская семья и придворные, наряжаясь в театральные костюмы, разыгрывали забавные скетчи по сценариям Мартина Чартериса с песнями и плясками под аккомпанемент прикрученного к полу пианино.
После обеда состоялся прием еще на две сотни гостей, в числе которых был и каноник Джон Эндрю. Он сопровождал Шермана Дугласа, дружившего с королевой с конца 1940-х, когда отец Шермана, Льюис Дуглас, служил послом США в Британии. При виде Эндрю Елизавета II рассмеялась: “Вы так смешно смотрелись, когда стояли там один на углу!” (73) Когда они с Шерманом расцеловались, подошел Филипп с наклейкой “Большого яблока” на лацкане смокинга (наклейки раздавались в ходе рекламной кампании, пропагандирующей Нью-Йорк). “Это что еще такое?” – спросил Джон Эндрю. Герцог снял наклейку и прилепил ее священнику на лоб. “Вот!” – сказал он, и королева снова рассмеялась.
Следующие два дня Елизавета II путешествовала по Восточному побережью – сперва в Монтичелло – усадьбу Томаса Джефферсона – и Вирджинский университет, затем в Ньюпорт на Род-Айленде, где Форды присутствовали на обеде на борту “Британии”. Закончилось путешествие в Бостоне, “осмотром череды памятников событиям 1776 года” (74). Произнося речь в старом здании парламента, королева отметила, что находится в городе, “где все начиналось”. Когда “Британия” выходила из бостонской гавани, держа курс на Галифакс в канадской Новой Шотландии, судовой оркестр играл “Старое доброе время” [21] (“Auld Lang Syne”). “Мне напомнили, как замечательно, когда восстанавливается былая дружба, – поведала позже Елизавета II. – Кто бы мог подумать двести лет назад, что потомок короля Георга III будет принимать участие в подобном праздновании?” (75)
В том же темпе визит на Американский континент продолжался еще две недели в Канаде, где королева открывала Олимпийские игры в Монреале и болела за свою дочь в составе британской конноспортивной команды. Когда во время троеборья лошадь Анны споткнулась о барьер и сбросила седока на землю, Елизавета II в тревоге кусала ногти и пристально всматривалась в трек. Однако Анна, стойкостью не уступающая матери (76), вскарабкалась обратно в седло и продолжила скачку, несмотря на ушибы и легкое сотрясение, стершее эти соревнования у нее из памяти.
Неутомимость ее величества, как обычно, поражала. Несколькими годами ранее в путешествии по Саскачевану Элвин Гамильтон, тогдашний министр Канады по сотрудничеству Северных стран и государственным ресурсам, шепнул личному секретарю королевы: “Мы весь день на ногах, а ее величество, как я вижу, даже по надобности не отлучается”. – “Не беспокойтесь, – ответил личный секретарь. – Ее величество легко выдерживает по восемь часов” (77).
Елизавета II умела выглядеть спокойной и непринужденной в любой обстановке. Несколько месяцев спустя во время обеда в рамках королевского визита в Люксембург приглашенные с изумлением наблюдали, как ее величество, усевшись за барабаны, “подхватывает ритм, покачивая в такт головой” (78). На бенефисе благотворительного фонда “Венеция в опасности” с просмотром “Смерти в Венеции” Лукино Висконти хозяин вечера Джон Джулиус Норвич (2-й виконт) сидел в зале между королевой и принцессой Анной. Через несколько минут после начала двухчасового фильма он услышал с королевского кресла горестный всхлип (79). “Потом она всхлипнула снова, – вспоминает Норвич. – Я сидел сам не свой, слушая эти всхлипы до самого конца фильма, и ломал голову, что сказать, когда включат свет”. Но когда фильм закончился, королева повернулась с сияющей улыбкой и сказала: “Мрачновато, да?” “Она почувствовала мое замешательство, – объяснил Норвич, – и попыталась меня успокоить”.В рождественском обращении 1976 года королева впервые упомянула предстоящий Серебряный юбилей – двадцатипятилетие царствования. “Наступающий год особенно значим для меня, – сказала она. – И самый желанный подарок… прийти к примирению везде, где оно требуется” (80). Правительство Каллагана сперва возражало против празднования Серебряного юбилея из-за тяжелого экономического положения страны, однако Чартерис и его коллеги при дворе утверждали, что торжества, наоборот, поднимут моральный дух и что королева должна объехать не только Британию, но и подвластные ей страны Содружества. Тем не менее Елизавета II особо подчеркнула, что она против “лишних расходов” (81). Пресса отнеслась к событию с предсказуемым скептицизмом – в частности, прореспубликанская “The Guardian” провозгласила в воскресенье 6 февраля, что “юбилейные планы чахнут на корню” (82).
Формально отсчет царствования ведется со дня воцарения, однако Елизавета II не хотела праздновать момент смерти отца, поэтому выходные провела в Виндзорском замке с семьей. Четыре дня спустя она отправилась в первое из двух зарубежных юбилейных турне, в течение семи недель обойдя на “Британии” Западное Самоа, Тонгу, Фиджи, Папуа – Новую Гвинею, Новую Зеландию и Австралию. Оказанный ей прием не оставлял камня на камне от мрачных прогнозов “The Guardian”. “На причалах яблоку негде было упасть” (83), – вспоминает коммодор Энтони Морроу. На Фиджи во время представления с танцами аборигенов провалилась крыша – к счастью, никто не пострадал. Один из репортеров заметил, что, когда толпа устремилась к месту происшествия, королева “воспользовалась моментом, чтобы стремительным движением подкрасить губы” (84). По возвращении в Англию Елизавета II присутствовала при победах своей трехлетней кобылы Данфермлин – второй великой призовой бегуньи 1970-х – на двух классических британских скачках: сперва на “Эпсомских дубах”, затем летом на Сент-Леджере в Донкастере.
Настоящие торжества начались 4 мая 1977 года, с “клятв верности”, зачитываемых королеве палатой лордов и палатой общин в Вестминстерском зале, и последующей ответной речи ее величества. Как и рождественское обращение, речь была примечательна тем, что написана от себя. Елизавета II предсказуемо тепло отзывалась о Содружестве, в то же время назвав вступление Британии в Европейское экономическое сообщество “одним из самых значимых шагов за время моего царствования” (85). Неожиданностью стал и отклик на растущие призывы к делегированию ряда полномочий Шотландии и Уэльсу. “Эти стремления вполне понятны, – заявила Елизавета II, – однако я не должна забывать, что меня короновали как суверена Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Возможно, юбилей – самое подходящее время вспомнить о той пользе, которую приносит этот союз жителям всех частей Соединенного Королевства как во внутренних делах, так и на международной арене”.
“Очень важное замечание, весомое именно в силу своей уникальности” (86), – считал Саймон Уокер, служивший у королевы пресс-секретарем и ответственным за связи с общественностью с 2000 по 2002 год. Шотландские националисты выразили протест, осознав, что единство остается для ее величества незыблемым принципом. Однако Елизавете II редко выпадала возможность высказаться.
В понедельник 6 июня ее величество стояла на вершине Снежного холма в Большом Виндзорском парке, повязав голову своим знаменитым платком на случай непогоды, и готовилась зажечь костер, вслед за которым в ее честь запылают другие костры по всей стране. К сожалению, какой-то прыткий солдатик успел поднести свой факел раньше – но эта накладка Елизавету II скорее рассмешила, чем рассердила. “Ваше величество, все идет кувырком”, – признался майор сэр Майкл Паркер, импресарио королевских мероприятий и специалист по пиротехнике. “Ну и славно, так веселее!” – ответила королева с улыбкой (87).
Кульминация празднований наступила на следующий день, когда королева и принц Филипп выехали в Золотой церемониальной карете в сопровождении дворцовой гвардии, лейб-гвардейцев и принца Чарльза, едущего верхом в медвежьей шапке и красном мундире почетного командира валлийских гвардейцев. В эту вычурную, сияющую свежей позолотой карету Елизавета II не садилась со времен коронации. “Я и забыла, какая она неудобная” (88), – позже признавалась ее величество подруге.
Процессия – состоявшая также из Ирландской церемониальной кареты, Кареты королевы Александры и Стеклянной кареты, в которой ехала остальная королевская семья, – проделала путь от Букингемского дворца до собора Святого Павла мимо миллиона с лишним зрителей, многие из которых занимали места с вечера и всю ночь укрывались от дождя. В соборе королеву ждали две тысячи семьсот гостей, включая шестерых ее премьер-министров и ряд глав государств. Дональд Когган, 101-й архиепископ Кентерберийский, назвал Елизавету II “образцом неустанного служения и преданности долгу, хранителем стабильной и счастливой семейной жизни” (89) – телекамера в это время скользила по лицам родных королевы. Принцесса Маргарет, больше года назад расставшаяся с Тони Сноудоном, но по-прежнему привлекавшая внимание желтой прессы эскападами с Родди Ллуэллином, привела обоих детей.
Королева в ярко-розовом платье-футляре, пальто в тон и шляпке-клоше с двадцатью пятью маленькими тканевыми колокольчиками прошествовала с мужем к собору по ближайшим улицам, пожимая руки и обмениваясь любезностями с напирающими на барьеры зрителями. На торжественном обеде в ратуше она повторила клятву пожизненного служения, принесенную в день своего совершеннолетия, “в зеленой юности, когда мои суждения были еще незрелыми” (90), добавив, что “не вычеркнет оттуда ни единого слова”.
Когда Елизавета II с Филиппом ехали в открытой карете в Букингемский дворец, даже цокот конских копыт по мостовой тонул в реве толпы (91). Королевская семья показалась на знаменитом дворцовом балконе – мужчины в форме, женщины – словно пастельная радуга: Елизавета II в розовом, королева-мать в бледно-желтом, Маргарет в темно-розовом и беременная Анна в аквамариновом. Елизавета II ликовала – смеялась, шутила, махала рукой толпе, которую видела с этого балкона уже много раз начиная с отцовской коронации в 1937 году. Однако сейчас собравшиеся под балконом приветствовали именно ее – как олицетворение монархии и как человека, который многого сумел добиться. Герцогиня Кентская, жена двоюродного брата Елизаветы II Эдварда, герцога Кентского, в порыве чувств расцеловала королеву, воскликнув: “Они вправду вас любят!” (92) Позже Катарина Кентская поясняла, что ее величество была “совершенно потрясена этой обрушившейся на нее волной любви и признательности”. Трансляцию событий смотрели около пятисот миллионов телезрителей по всему миру.Два дня спустя празднования завершились проходом флотилии барок по Темзе от Гринвича до Ламбета, призванным воскресить в памяти величественные речные караваны тюдоровских времен. После заката ночное небо вспыхнуло фейерверками, и огромные толпы снова собрались перед Букингемским дворцом и вдоль Мэлл, чтобы посмотреть на процессию освещенных карет, везущих королеву и ее родных обратно. Среди зрителей был и Рой Стронг, директор Музея Виктории и Альберта. “В основном британский средний класс, – вспоминал он. – Слышались интеллигентные голоса. Проходили мужчины в костюмах с “Юнион Джеком” на кончиках зонтов” (93). То там, то тут запевали хором “Боже, храни королеву!” и “Правь, Британия!”. Когда кареты прогрохотали мимо, Стронг почувствовал “общее ликование”. Елизавета II с родными показались на балконе дворца, потом вышли снова после полуночи – принцесса Маргарет “вытолкнула их туда чуть ли не силой, почувствовав лихорадочное возбуждение толпы” (94).
Только в Лондоне было устроено четыре тысячи уличных празднеств по случаю Серебряного юбилея и около двенадцати тысяч в остальных городах, городках и деревнях страны. Лишь панк-группа “Sex Pistols” внесла ложку дегтя своей нигилистической композицией “Боже, храни королеву!”, называя виновницу торжества фашиствующей правительницей государства без будущего. Несмотря на отказ BBC пускать песню в эфир, она достигла второй строчки в хит-парадах.
Этот сомнительный успех, впрочем, не омрачил праздничное настроение. В последующие несколько месяцев королева объехала тридцать шесть графств Великобритании. Размах рос, дошло до того, что в Ланкашире в один из дней собралась миллионная толпа. Последней остановкой Елизаветы II на внутригосударственном маршруте стала Северная Ирландия, которую она не посещала уже одиннадцать лет.
Представители дворца и министры долго обсуждали, стоит ли идти на этот риск. Ольстерский конфликт с самого его начала сильно беспокоил королеву. Британские войска, введенные в Северную Ирландию в конце 1960-х для защиты католического меньшинства, стали добычей снайперов и мишенью терактов ИРА на фоне растущего напряжения. В августе 1971 года власти принялись сажать воинствующих католиков за решетку без суда и следствия в попытке подавить насилие.
“Королева приняла меня на очередной аудиенции, посмотрев по телевизору хронику беспорядков в Белфасте, очевидно потрясенная жестокостью творящегося в одном из регионов ее страны, – вспоминает Эдвард Хит. – В частности, ее ужаснули искаженные ненавистью лица женщин, цепляющихся за высокую сетчатую ограду, за которой скрывались британские войска. Я всегда представляю этот момент, когда ее величество обвиняют в оторванности от народа и равнодушии к мытарствам подданных” (95).
Протестуя против новой политики интернирования, около десяти тысяч католиков нарушили 30 января 1972 года запрет на массовые демонстрации и прошли маршем по улицам Лондондерри. На месте событий высадили отряд британских десантников, и, оказавшись под градом камней и других твердых предметов, войска открыли огонь, застрелив тринадцать из разбегающихся в панике демонстрантов и ранив четырнадцать, один из которых позже скончался. В толпе находились и вооруженные бойцы ИРА, однако все погибшие были безоружными католиками, а некоторых из них убили выстрелом в спину, когда они убегали.
Трагические события вошли в историю как Кровавое воскресенье и стали поворотным моментом, после которого ИРА ужесточила борьбу за воссоединение Ольстера с Ирландской Республикой. Узнав о расстреле демонстрации, толпа сожгла британское посольство в Дублине. ИРА пополнила свои ряды молодыми воинствующими рекрутами и усилила террор против британской армии и англичан, а заодно и протестантов Северной Ирландии. Жертвы исчислялись тысячами.
В нескольких рождественских обращениях после Кровавого воскресенья Елизавета II затронула “горестные события в Северной Ирландии” (96), обещая молитвы и сочувствие пострадавшим, призывая протестантов и католиков вместе бороться за мир, “ради сохранности человечества и здравого смысла”. Как и ожидалось, она решительно настояла на своем, когда летом 1977 года чиновники начали сомневаться насчет запланированной поездки в Северную Ирландию, как и в 1961 году, когда чуть не сорвался визит в Гану. “Мартин, мы ведь сказали, что едем в Ольстер, – убеждала она личного секретаря. – Будет очень жаль, если мы не сможем” (97).
10 августа вертолет с ее величеством на борту приземлился на территории замка Хилсборо под Белфастом – советники по безопасности сочли этот способ “самым надежным для транспортировки королевы” (98). Никогда прежде Елизавета II на вертолете не передвигалась – они пугали даже ее, славящуюся своей храбростью.
На два дня пребывания королевы в Ольстере был введен режим повышенной безопасности, охрану обеспечивали около тридцати двух тысяч военных и сотрудников полиции. Порядка семи тысяч человек посетили приемы и церемонию инвеституры, транслирующиеся по телевидению. Побывав в Новом университете Ольстера в Колрейне, Елизавета II присоединилась к родным на борту “Британии”, отправляющейся в ежегодный круиз по Внешним Гебридам с последующим двухмесячным отпуском в Балморале. Поездка в Северную Ирландию, как свидетельствовала ее величество в рождественской речи того года, напомнила ей, что “отчаяннее всего в примирении нуждаются именно там” (99). Состоявшийся визит дал “людям доброй воли возможность принять участие в празднованиях”.