Королева

Смит Салли Беделл

Елизавета II поддерживала постоянную связь с двумя своими главными советчиками, разговаривая с Освальдом по два-три раза в неделю, а с Порчи почти каждый день. Порчестер принял стратегическое решение отправлять больше принадлежащих Елизавете II кобыл в Соединенные Штаты на случки, “для прилива новой крови” (70). В 1960-х королева посылала некоторых своих лошадей во Францию и несколько в Соединенные Штаты, однако к 1970-м уже стало ясно, что лучших производителей надо искать в Кентукки. Порчестер посоветовал королеве (71) переправить через Атлантику по крайней мере полдюжины кобыл, распределив их по нескольким племенным заводам, чтобы скрестить с такими чемпионами, как Нижинский.

Родившихся жеребят предполагалось перевезти затем обратно и тренировать в Англии.

В 1974 году Елизавету II порадовала победами “легконогая кобылка” (72), рожденная от Хайлайт, прямого потомка Феолы (великой королевской чистокровки, которая не только выигрывала скачки в 1930-х, но и дала миру в последующие десятилетия целую плеяду победителей), и Гусара, жеребца, принадлежавшего отцу Порчестера, 6-му графу Карнарвону. Королева назвала кобылу Хайклер в честь племенного завода Карнарвонов. Завоевав для ее величества первый за восемнадцать лет титул в классической скачке на приз в тысячу гиней в Ньюмаркете, Хайклер отправилась в июне в Шантийи, чтобы участвовать в престижных скачках на приз Дианы, известных также как “Французские дубы”.

Шестнадцатого числа королева в сопровождении Генри Порчестера, его жены Джин, Майкла Освальда и Мартина Чартериса вылетела из Виндзорского замка во Францию, чтобы присутствовать на обеде перед большими скачками. Недавно избранный президент Франции Валери Жискар д’Эстен прислал большую корзину (73) красных роз, и Елизавета II с сопровождающими проехала в открытом автомобиле по ипподрому, за которым виднелся замок Конде. Из разговора с девушкой-конюхом в паддоке ее величество знала, что Хайклер “в боевом настроении” (74). Последние фарлонги заезда она просидела в королевской ложе со спокойной улыбкой, молитвенно сложив руки, тогда как Порчестер и Освальд кричали во все горло. “Я очень несдержанно себя веду на ипподроме, – говорит Порчестер. – Бурно болею, совсем не по-британски. Помню, что, войдя в раж, хлопнул королеву по спине, когда Хайклер выиграла приз Дианы” (75). До этого на французских классических скачках не завоевывал победу ни один монарх.

Толпа зрителей скандировала “Vive la Reine!” (76), и, когда Елизавета II стала спускаться к Хайклер, ее чуть не задавили – уцелеть помогли Порчестер, Освальд и несколько жандармов. Вечером королева пригласила всех сопровождающих, включая тренера Дика Херна и жокея-победителя Джо Мерсера, на ужин в Виндзорский замок с королевой-матерью, принцем Филиппом, принцессой Анной и Дики Маунтбеттеном. На почетном месте в центре стола красовался только что завоеванный золотой кубок. После этого Хайклер победила в скачках короля Георга VI и Бриллиантовых скачках королевы Елизаветы в Аскоте, принеся в итоге львиную долю призовых ста сорока тысяч фунтов, полученных ее хозяйкой в том году.

Французский триумф состоялся как раз накануне скачек в Аскоте, которые в те дни представляли собой гораздо более пышное мероприятие, чем сейчас. Порядка шестидесяти гостей приглашались в замок на целую неделю. “Ко мне приставили лакея и каждый день выдавали программу с предложениями досуга на выбор, – вспоминает человек, посещавший скачки в двадцатилетнем с небольшим возрасте. – На обед и на сами скачки я должен был являться в визитке, а на ужин вечером – при полном параде. Опаздывать не полагалось, за этим, как и за тем, чтобы мы были правильно одеты, следили лакеи” (77).

Утро королева, как правило, проводила в ложе, тогда как ее знакомые выбирали более активные виды досуга – прогулки верхом, теннис, плавание и упражнения на деревянном тренажере Филиппа для поло (установленном в специальной ограде около

крытого плавательного бассейна). Остальные оставались в замке читать, складывать пазлы или играть в скраббл. Иногда королева приглашала нескольких молодых гостей-мужчин прокатиться с ней часок верхом до обеда, на который она являлась свежая и собранная, хотя на переодевание после прогулки отводилось всего полчаса. Вторая половина дня всегда посвящалась скачкам. В среду вечером устраивался большой торжественный ужин на сто пятьдесят персон в палате Ватерлоо, еще на один вечер планировался визит в ближайший театр с последующим ужином. Кроме того, как и во время ужинов с ночевкой, королева показывала гостям библиотеку и собрание предметов искусства. Патрик Планкет расписывал программу по минутам.

В начале 1975 года у большого друга и непревзойденного импресарио королевы диагностировали неоперабельный рак печени. В середине марта Планкета положили в больницу короля Эдуарда VII, однако через несколько дней он потребовал выпустить его на важный прием в Букингемском дворце, заявив: “Мне нужно переодеться во фрак и прицепить награды” (78). Накачав морфином, его отвезли во дворец, где он облачился в вечерний костюм и приступил к объявлению гостей. В больницу Планкет вернулся в два часа ночи. Утром он обнаружил на своем подносе с завтраком письмо от королевы, гласившее: “Патрик, я безмерно благодарна вам за прошлый вечер. Искренне ваша, Елизавета R.” (79).

Патрик Планкет скончался десять дней спустя, в Пасхальное воскресенье, в возрасте пятидесяти одного года. Королева почтила его заслуги траурной церемонией в Королевской часовне Сент-Джеймсcкого дворца под скорбные мелодии в исполнении хора мальчиков. В последний путь его провожали малым кругом – только родные и Елизавета II с Филиппом. Кроме того, королевская чета присутствовала на поминальной службе в Гвардейской часовне на другой стороне Сент-Джеймсcкого парка, где Филипп зачитал отрывок из Библии. Аннабель Голдсмит, оглянувшись на королеву, увидела “глубочайшую скорбь в ее глазах” (80).

Как свидетельствует брат Планкета Шон, королева посодействовала также появлению некролога в “The Times”. “Она определенно приложила руку, – утверждает Шон. – Текст был очень светлый, с цитатой, стопроцентно относившейся к его службе при дворе” (81). Однако никаких соболезнований ее величество, по обыкновению, не отправила. “Мы, наверное, и не ожидали ничего такого, – говорит Шон Планкет. – Мы знали, что она горюет не меньше нашего. Ей не нужно было доказывать это на бумаге”. Один из своих самых любимых шедевров, морской пейзаж кисти английского художника XIX века Ричарда Паркса Бонингтона, Планкет завещал подарить королеве. Его братья преподнесли картину (82) Елизавете II в ее кабинете в Букингемском дворце и получили в ответ теплое благодарственное письмо.

Этим признательность королевы не ограничилась – в честь Планкета на холме над Долинными садами в Большом Виндзорском парке была выстроена белая беседка, мемориальная доска на которой гласит: “В память о Патрике Планкете, за верную службу королевской семье”. Павильон был выстроен на средства его родных и друзей, включая Елизавету II, Филиппа и королеву-мать. Ее величество принимала живое участие как в архитектурном, так и ландшафтном дизайне. “Я ведь точно говорила садовнику, что мне не нравятся пестролистные хосты, – делилась она с Шоном Планкетом во время инспекционного осмотра. – Понятия не имею, почему он их в итоге посадил” (83). Поскольку мемориал находится в нескольких минутах от Смитовой площадки, куда королева часто наведывается смотреть поло, она периодически приходит посидеть в раздумьях на скамейке в павильоне.