Коронованный наемник

Serpent

Сарн снова встал и тяжело зашагал по комнате, словно неся на плечах бремя своих забот.

– Крестьян мы насилу успокоили, пришлось травы из обоза доставать, отварами поить. Как все немного угомонились, я поговорил с несколькими, кто получше держался. И вот, что узнал. Помнишь, еще в деревнях нам народ жаловался, что многие к разбойникам в леса уходят. Не все там так просто, брат. Сильно Ирин-Таур запуган. Сроду там такой напасти не водилось, а тут начала в людях просыпаться странная злоба, да откуда – никто не ведает. Был вчера ласковый муж, да добрый отец. А сегодня рычит, жену бьет, на родных кидается. Вскоре на лице отметины появляются, борозды, шрамы. А еще несколько недель прошло – и уходит мерзавец,

совсем разум потерявши, в лес, да к банде таких же примыкает. И чем та жуть заканчивается – никто толком сказать не может. Одинокие, бессемейные, многие просто из сел поуходили, говорят, страшно все время ждать, кого следующего морок возьмет. Эти просто грабителями делаются. Я слушать-то слушал, да ничего толком не разобрал, люди сами мало что знают, но боятся они этой напасти люто. Те, у кого родные захворали – только плачут. Тяжко мужа или отца чудовищем назвать. С женщинами оно реже бывает, но были несколько, что тоже занедужили. Тварь, что тебя разукрасила… Не это ли конец той немочи? Кто знает… Хворь какая-то в этом княжестве ходит, брат, о какой мы еще не слыхали. И орки тут – дело десятое. А князь то ли не знает об эпидемии, то ли не верит, все на орков грешит. А может, и того хуже… Вот такие-то у меня новости.

Леголас откинулся на спинку кресла, глухо застонав.

– Я будто ночью по болоту бреду, Сарн. То там огонек мелькнет – то оттуда крик донесется. И не знаю, то ли человек на помощь зовет – то ли нечисть на погибель кличет. И бывает, на подмогу броситься хочется, а шаг в сторону сделай – тут же в трясине и утопнешь. Одно ясно, уходить нельзя, покуда мы эту беду не остановим. Если весь Ирин-Таур превратится в вотчину полуобращенных кровожадных недолюдей-недоволков, Лихолесью грозят страшные времена.

Вдруг, вспомнив о чем-то, принц поглядел на друга:

– А ведь у нас, дружище, и союзники в лесах есть, как оказалось. Как бы узнать, кто таковы эти умельцы?

Сарн мягко покачал головой:

– И узнавать не надо, Леголас. Мы трупы на поляне осмотрели. Вот.

Эльф достал что-то из-под плаща, протягивая принцу. Это была длинная стрела с прекрасно закаленным наконечником и знакомым желтым оперением. Леголас повертел стрелу в пальцах, поднимая глаза на Сарна.

– Это солдаты Йолафа, брат.

Сармагат бушевал. Два факела дымно догорали на полу в яркой россыпи разлетевшихся угольков, осколки кувшина хрустели под сапогами, а орк зверем ходил по полутемному залу, словно ища, на чем еще сорвать ярость. Наконец, он резко обернулся к стоящему у очага молодому человеку, и тот подавил желание вжаться в стену.

– Чего ж ты молчишь, Таргис? – вопросил он негромким, вкрадчивым голосом, – или, явившись с подобными вестями, ты не удосужился даже придумать достойных оправданий? Или найти подходящих виноватых? Или хотя бы принести кинжал, чтоб заколоться?!!– загремел вдруг Сармагат, снова впадая в бешенство.

Таргис ощутил, как колени сами собой подламываются, и повалился к ногам хозяина:

– Господин, простите! Это моя вина! Но Рабы Слез – не варги, я не всегда в силах с ними совладать! Убейте меня, милорд, если я дурной слуга, но не изгоняйте!

Сармагат взревел и занес над трепещущим вассалом кулак, но тут же уронил руку, тяжело и устало вздохнув.

– Встань, олух сосновый, – проговорил он уже другим тоном, – когда это я убивал слуг? Будет тебе трястись, учти, что, способный думать и действовать, ты мне нужен, а зеленый от ужаса – без надобы. Таргис… – Сармагат прямо взглянул вассалу в глаза, и тот снова задрожал, но расправил плечи, – я знаю, каковы Рабы Слез. Мне ли не знать. И именно поэтому велел следить за ними, пуще глаза. Как ты мог допустить это нападение? Именно ты…Эльфы не должны знать о Рабах, это не их дело. И мне совершенно ни к чему, чтоб они начали

совать свои безупречные носы в мои интересы. А уж теперь, когда Рабов Слез видели еще и люди, может раскрутиться такая круговерть, что все труды рассыплются, будто песочная горка. Этот настырный принц не теряет даром времени, он прекрасно организовал оборону, все шло, как должно, и тут эта нелепая стычка… Я не жду от тебя чудес, Таргис, я жду бдительности и внимания. Если тебе нужны еще помощники – скажи, и они у тебя будут. А теперь ступай. Завтра жду с докладом.

– Благодарю, – прошептал вассал, чувствуя, как его затапливает радость. Хозяин простил… И Таргис снова упал на колени, припадая лбом к когтистой руке господина, но Сармагат отнял кисть.

– Прекрати, безумный. Ты человек, а не шавка, чтоб лизать мне сапоги. Уходи. И следи получше за своими питомцами.

… За Таргисом тяжело захлопнулась дверь, разогнав по залу гулкое эхо, а Сармагат затоптал последние угольки, все так же тлеющие на полу. Потом опустился в кресло, провел ладонями по безобразному лицу, потер плечо. Проклятые раны… Они давно обратились в тонкие полоски шрамов, но и призраки их всегда ныли в дождь.

Ярко пылал камин, и факелы не скупились на красноватый, теплый свет, а Сармагату все равно казалось, что в зале темно, а на низком потолке виден зябкий глянец сырости. Проклятый дождь… Проклятые облака, проклятая осень… Нужно скорее довести дело до конца. Уничтожить, растоптать это ненавистное государство во главе с ничтожным предателем, что его возглавляет. И тогда Сармагат будет свободен. Тогда можно будет покинуть эти опостылевшие, косматые сосны, эту крепостную стену гор на горизонте и попытаться украсть у шалавы-судьбы несколько лет жизни.

====== Глава 9. Венчаные ======

Иниваэлю еще в детстве угли в камине казались живыми. Они дышали и подмигивали, перешептывались, а иногда звонко и трескуче смеялись. А потом, такие веселые и полные жизни, в одно мгновение гибли под легким ударом кочерги. Угли удивительно напоминали людей…

Отмахнувшись от этих не к месту нахлынувших дум, князь отложил кочергу и тяжело откинулся назад. Плащ раздражающе угнетал плечи, Иниваэль расстегнул фибулу, и добротное, подбитое мехом сукно с шелестом стекло к резным ножкам кресла. Вздохнув с невольным облегчением, князь повел плечами, отгоняя неопрятную мыслишку, что вкрадчиво поскреблась коготком в душу: «отчего ж и жизнь не выходит стряхнуть так же легко и изящно?..»

Он устал. Еще недавно он казался себе просто слабым, старым и больным, а сейчас и это куда-то ушло, оставив за собой серую, сухую, сыпучую апатию, так похожую на безжизненный пласт пепла, что оставался в камине по утрам. Как все это случилось так быстро и глупо? Как могли его, на первый взгляд, верные решения иметь столь ошеломляющие последствия? В конце концов, чем так уж плох был ненавистный ему Йолаф? Где в этом отрезанном от прочего мира углу бедняжка Эрсилия нашла бы себе лучшего мужа, чем этот бестрепетный сорвиголова? Но он, ведомый самыми благими целями, собственной, тогда еще твердой рукой задушил счастье дочери, столкнул с верного пути некогда преданного ему вассала и невольно погубил жену…

Иниваэль потер грудь. Ему показалось, что тупая, ноющая боль усилилась в последние дни. Отчего он разрушает все, к чему прикасается? Даже эльфийский кронпринц, так быстро и твердо взявший вожжи в свои сильные руки, оказался на волосок от гибели, едва оказавшись в этом проклятом княжестве. Он, конечно, не подавал вида, но Иниваэль видел, как Леголас слегка бледнеет каждый раз, садясь верхом или делая другое резкое движение. Эру милосердный, если бы было, кому без опасений оставить трон… Но нет, он должен влачить свое давно непосильное бремя призрачной, поддельной власти, теша себя слепой надеждой, что однажды его несчастная Эрсилия сможет возглавить Ирин-Таур.