Коронованный наемник

Serpent

Он недвижно лежал на полу. Часы шли, а он все не двигался, словно и вправду забыв вернуться от последнего порога. Но вот сгустились вечерние тени. Комната налилась сумерками, не освещенная ни очагом, ни свечами, и спящий эльф, наконец, глубоко и спокойно вздохнул, расправляя плечи, и открыл глаза.

Все было по-прежнему. На высоком потолке лежал зыбкий, полуразмытый контур оконного переплета, прорисованный взошедшей луной. Плед, свешивающийся с широкой кровати, казался в полутьме спящим животным. Где-то недалеко в ночи перекликнулись часовые. Ставень привычно скрипнул, потревоженный порывом ветра.

Но все отчего-то было иначе. Леголас чувствовал, что что-то изменилось. Зола в камине до странности

резко и пряно пахла горелым деревом, темнота комнаты была удивительно уютна, и лихолесец ощутил, как душу наполняет покой. Он приподнялся на локте и вздрогнул: грудь обожгло пробирающе-неприятное прикосновение. Что это? Принц рванул воротник туники, пошарил под ним, и пальцы тоже ощутили раздражающее покалывание. На шнуре, охватывающем шею, висела изящная мифриловая подвеска с несколькими строками молитвы Элберет, украшенная крохотным изумрудом чистейшего оттенка. Амулет, несколько лет назад подаренный отцом. Леголас очень дорожил этой скромной вещицей. Король всегда был суховат и резок с сыном, хоть принц и не сомневался в отцовской привязанности. Но в тот день Леголас, пришедший к отцу на зов и готовый внимать очередному перечислению своих грехов и несовершенств, был удивлен. Трандуил не метал громов и молний, не сверкал величественно глазами. Несколько минут потолковав о каких-то несущественных материях, он подошел к сыну и вложил ему в ладонь этот амулет. Не слушая благодарностей, рассеянно потрепал принца по волосам и негромко сказал: «Храни тебя Лучезарная, дитя мое. Я не умею быть добрым отцом, увы мне. Но пусть этот пустяк напоминает тебе, что ты – единственная моя отрада и утешение в любых несчастиях».

Король более не упоминал о своем подарке, но тот короткий разговор навсегда сохранился в памяти Леголаса. Он не расставался с подвеской никогда, никому не показывал ее, но и в Мории, и в зловещих ущельях Мертвых, и в кровавой мясорубке недавней войны, крохотный кусочек мифрила, разогретый теплом тела, прочно связывал Леголаса с тем дорогим ему днем.

И вот сейчас этот сияющий символ отцовской любви равнодушно серебрился в уродливой руке, обжигая когтистые пальцы пронизывающим враждебным холодом. Не веря своим ощущениям, лихолесец сидел на полу, сжав амулет обеими ладонями, а тот яростно впивался в руки хозяина ледяной ненавистью, словно требуя освободить его из недостойных оков.

Леголас медленно встал на ноги, все так же сжимая подвеску. Распрямился, прислушиваясь к себе. Он был совсем другим. Слабость и боль последних дней покинули его. Тело наполняла бурлящая, ретивая энергия, мышцы налились прежней силой, голова была ясна. Сердце застучало быстрее – откуда эта позабытая легкость? Неужели, ужасный недуг сам отступает от него? Но отчего же руки все так же омерзительны? Бережно положив амулет на камин, Леголас зажег свечи. Взял шандал со стола и шагнул к стоящим в углу доспехам, по расхожей традиции украшавшим покои для именитых гостей. Его снова пробрала дрожь, как в тот миг, когда Эрвиг протягивал ему серебряный поднос. Но от себя не было смысла прятаться… Подойдя вплотную к доспехам, Леголас поднес шандал к своему лицу и посмотрелся в начищенный нагрудник кирасы…

Помоги Эру тем, кто в этакую ночь стоит на часах! Сукно плаща поскрипывает, словно береста, осыпая с плеч снежные наметы, ноги окоченели в сапогах, латы обратились ледяными оковами, а небо над головой кажется стылым луженым подносом.

Алебардщики давно плюнули на бравый вид и пританцовывали у ворот, протаптывая в снегу причудливые узоры. Тон-Гарт замер в том особом безмолвии, когда всякая живая душа забивается в свой угол и алчно сберегает каждую кроху тепла. Дым из печных труб зыбкими колоннами подпирал небесный свод, истыканный мерцающими звездами, словно мириадами колючих льдинок.

–

Ма-ть чес-тна-я… Хо-ло-дно…то…как… Сей-час… хотьть… к ба-лр-лрогу в… па…сть… – часовой мерно подскакивал то на одной, то на другой ноге, бубня в заиндевевшие усы. Его собрат, будто сова, нахохлился у самых столбов, а потому оба не сразу заметили бесшумно вынырнувшую из переулка тень. Плясун оступился и едва не упал, вовремя опершись на древко алебарды. Но тень приблизилась к солдатам и приветственно подняла ладонь в черной перчатке:

– Доброй ночи, рыцари, – донесся приветливый голос из-под капюшона щегольского плаща, и часовые вытянулись в струну.

– Здравы будьте, ваше высочество, – гаркнули в один голос алебардщики, так же слаженно подумав, за каким это Морготом лихолесского принца понесло на ночь глядя на мороз. Но часовые не успели даже обеспокоиться, не по их ли душу пожаловал иноземный военачальник, когда Леголас спокойно кивнул на ворота:

– Благоволите отпереть мне, господа.

На секунду воцарилось молчание, но старший из алебардщиков, служака тертый и не робкого десятка, тут же отдал честь и отчеканил:

– Дозвольте доложить, милорд, превельми опасное время для пешего вояжа. Не прикажете ли подать коня и сопровождать ваше высочество?

Но эльф мягко покачал головой, и усмешка облачком пара выскользнула из тени, скрывающей лицо:

– Благодарю за истовую службу, рыцарь. Меня ждет отряд в четырех фарлонгах от стен столицы, коня мне также привели.

Алебардщик снова вытянулся

– Рад служить вашему высочеству. Доброго вам пути.

– Благодарю, – так же невозмутимо ответил принц.

Солдаты с трудом отперли могучие засовы, тяжко заскрежетавшие замерзшим нутром, с грохотом опустился мост, эльф кивнул второй паре часовых, стремительно скользнул в открывшиеся наружные ворота и быстрым шагом исчез в ночи.

– Что за чудаки эти Дивные, – вновь запирая засовы, крякнул старый алебардщик, – охота им в такую стужу куда-то нестись, очертя голову…

– Господам виднее, – отрезал второй солдат, доставая что-то из-под плаща, – чем мерзнуть зазря, давай партийку в кости, что ль, сыграем…

…Просека синеватой стрелой уходила в темный коридор стволов, кажущийся сейчас бесконечным, словно памятные Леголасу лабиринты гномьих пещер. Только в этой снежной тиши его никто не ждал… Там не было ни отряда, ни коня. Там не было даже свежих следов. Под сапогами поскрипывал снег, плащ прометал широкий след намокшими полами. Он молча шел во тьму, стиснув зубы. Сейчас ни о чем нельзя было думать. Любая мысль, любая попытка разобрать рябящую мозаику своего настоящего грозила… он не знал, чем она грозила. Знал лишь, что сейчас, как никогда, он узнает, сколько душевных сил и самообладания ему отсыпала природа. И кто мог сказать, достанет ли ему этой меры. А потому неразумно было расходовать их понапрасну, напоминая себе, что теперь он… никто. Он не был орком, о нет, он гнал от себя само это слово… Но и эльфом он более не был. Кем же он был?

Амулет, подаренный отцом, отверг его. Леголас сам чувствовал, как мифрил с начертанным на нем именем Лучезарной, язвит его ладонь, пытаясь вырваться из плена. Орки никогда не снимали с убитых эльфов талисманы веры, любви и памяти, из каких бы редкостных драгоценностей они ни были б изготовлены. Напитанные душевной силой Квенди, украшения не давались в орочьи руки. И вот теперь его собственный талисман избегал его.

Верный гнедой, до последнего пытавшийся сохранить преданность хозяину, более не мог выносить его прикосновений. Этой ночью конь не дал Леголасу даже войти в стойло. Хрипящий от страха скакун взметнулся на дыбы, лишь увидев протянутую хозяином руку, и Леголасу пришлось отступить, чтоб конь не раздробил ему голову, как сделал это с его врагом в ту страшную ночь у хижины Эрвига.