Красная роса (сборник)
Шрифт:
Даже глаза протер, напрочь прогнал сонливость, присмотрелся еще раз, уже внимательнее:
красная роса лежала на согнутых стеблях овсюгов, багрянилась горячей кровью, поблескивала
живыми угольками в печи.
Кинулся Гаврило в хату:
— Прися! Проснись-ка, старая!
— Чего тебе, дед?.. — сонно, недовольно просопела жена, сладко зевнула.
— Выгляни на минутку во двор…
— Что за диво ты там узрел?
— Диво и есть…
Прися очнулась, она знала,
сборчатую юбку, натянула на плечи кофту, просовывая на ходу руки в рукава плисовой
коротайки, босиком пошлепала за Гаврилой.
— Ну, чего я здесь не видела? — встала она на пороге.
Гаврило растерянно чесал затылок. Все вокруг было, как и раньше, а роса… Роса была уже
серебристо-зеленоватой, а не красной.
— Роса… — виновато глянул Гаврило на Приську.
— Тю, блаженный, будто я росы не видела…
— Но ведь она… — виновато чесал затылок дед, а сказать, что эта роса только что была
красной, так и не решился.
Из лесу донеслось чье-то покашливание, а там и шаги раздались.
Лесник и лесничиха хотя и знали, что с той стороны могут прийти разве что партизаны,
настороженно замолчали, тревожно переглянулись, Приська сразу же узнала:
— Партачок бежит…
Это и в самом деле был Спартак Рыдаев, а зачем спешил так рано, Гаврило знал
безошибочно.
— За костылями бежит парень.
Костыли нужны были отцу, а Гаврило был мастер… Он обещал Спартаку сделать костыли.
Спартак умывался, дед Гаврило пошел под навес за новенькими костылями, а баба Приська
расспрашивала о лагерных новостях.
— Значит, так и убил тот шальной немчика? Насмерть?
— Наповал…
Спартак в подробностях рассказал об убийстве Рысаком Ганса Рандольфа…
— Кто тебе позволил самоуправство? — сурово спросил Рысака командир.
Тот пытался объяснить, оправдаться:
— Ненавижу… Они… пад-д-люки… батяню замучили… Мстить буду… всю… всю жизнь…
— Трое суток гауптвахты! — велел командир.
Прокурор Голова начал Рысака допрашивать…
Капитан Рыдаев командировал сына за костылями, подальше от того места, где должен был
состояться партизанский суд над Рысаком.
А Рысак втайне радовался, что все так обошлось. Не то что трое суток гауптвахты, неделю,
месяц мог бы просидеть… Зато от свидетеля избавился. Тревожило одно: на следующую ночь
должен был подать известие о себе, однако не собирался его подавать. Делал вид, что спит
непробудным, тяжелым сном, будто спросонок чмокал губами.
Утром на пост — охранять Рысака — заступил Ванько Ткачик. Возможно, Ткачик был
единственным, кто в душе не осуждал Рысака.
—
нарушение порядка. Стрелять в лагере строго запрещено, а ты, видно, не знал…
— Хоть год просижу, зато одним гадом меньше, — твердо сказал Рысак.
Ткачику пришлась по сердцу такая категоричность, такая откровенная ненависть к врагу.
— Ну, про год ты помолчи, братуха, думаю, что сегодня выхлопочу тебе амнистию да и
двинемся в разведку. Ты мне во как нужен…
Ткачик прервал речь, так как приближался Кобозев, а Рысак сладко зевнул и потянулся,
теперь можно было поспать, до желанного вечера было еще далеко.
— Почему так скоро? — спросил Ткачик, подумав, что его сменяют на посту.
Кобозев пожал плечами.
— Приказано подкрепить.
Вскоре к будке подошли Белоненко, прокурор Голова, а с ними Евдокия Руслановна. Она
только что вернулась с Карменкой из разведки. Выглядела усталой, бледной, не поздоровалась с
Ткачиком, устало присела на бревно, привычно крутила цигарку, а руки не слушались, дрожали.
— Арестованный, прошу выйти! — сурово приказал Белоненко, и Ткачик, поняв, что
произошли какие-то изменения в отношении к арестованному, невольно вздрогнул.
Арестованный выполз из шалаша, сонно щурил глаза…
— Слушаю… — переступил он с ноги на ногу, по очереди рассматривая присутствующих.
— Предлагаю откровенно и чистосердечно рассказать: кто и с какой целью послал вас,
Павло Рысак, в партизанский отряд?
Смертельный испуг выразился на лице Рысака, но он тут же скрыл его под маской деланного
спокойствия и даже удивления:
— О чем вы говорите! Шел к своим, а попадаешь… — Павло обиженно насупился,
отвернулся, замолчал.
Евдокия Руслановна чиркнула зажигалкой, прикурила, вдохнула дым, заговорила словно
сама с собой:
— Тот, кого считаешь врагом, глядишь, оказывается единомышленником. А свой
единокровный человек становится предателем… Разматывайте, товарищ Голова, этот клубок, а
вы, Лысак, Рысак или как вас, попались на горячем… Мы знаем, что вас фон Тюге привез в лес и
выпустил. У нас есть глаза и уши..
При воспоминании о фон Тюге арестованный похолодел.
До позднего вечера допрашивал его дотошный и опытный прокурор Голова. Допрашиваемый
долго молчал, но, прижатый к стенке фактами, вынужден был сознаться во всем. И если возлагал
Рысак еще на что-либо надежду, так это на ночь, которая должна была стать ему помощником и
содействовать дерзкому и рискованному побегу.