Красная роса (сборник)
Шрифт:
Ни Белоненко, ни Лан еще не изучили как следует лес, в котором стали лагерем. Белоненко,
как пропагандист и агитатор, бывал во всех селах и хуторах района; бывало, заглядывал и в
лесные сторожки. Что же касалось Юлия Юльевича, то он, выходец из лесостепи, той ее части,
где уже разворачивалась степь, избегал лесов, чувствовал себя в их чащобе неуютно, уже только
здесь, учительствуя в Калинове, постепенно приучился ходить со школьниками на лесные
прогулки.
Капитан
сражаться с врагом, как родной дом, это половина победы. Командир с комиссаром только
переглянулись, поняли друг друга с одного взгляда и уже на другой день в сопровождении
Гаврила и Витрогона начали свои путешествия.
Ходили неторопливо, впереди шли Гаврило с Витрогоном, им тут каждое дерево знакомо,
каждая поляна, каждая опушка, а для Белоненко новость, для Лана неоткрытый мир.
Было утро, солнце стояло над горизонтом, в небе дремали белесые осенние облака… Еще
везде следы недавнего лета, а росистые сережки на поникших травах, на гроздьях красной
калины и рябины, холодок, заползающий за плечи, уже напоминают: зима не за горами…
Заканчивается один квадрат, перескочишь через узкую просеку, которая, кажется, прорезает не
только лес, но и небо, — и опять погружаешься в лесной шум, внезапно пересечет тебе тропку
округлая болотина, блеснет небесная синева в рыжей, настоянной на травах воде; откроется
волшебная поляна, вся усеянная высоченными мухоморами, похожими на древних скоморохов,
пятнистая от россыпи золотистых лисичек, бурячкового цвета сыроежек, порой даже с
боровиками. Не до боровиков путешественникам, не грибы их интересуют, тревожит зима: она
притаилась в чащах, засела в оврагах и лощинах, коварно подкрадывается.
Идут по лесу Белоненко с Ланом, на ходу ловят объяснения Гаврила и Витрогона, время от
времени останавливаются, внимательно присматриваясь, пытаются запомнить, что-то про себя
взвешивают.
Ходили день, другой с раннего утра до самого вечера. Ноги гудели, руки и плечи немели от
усталости, пот катился ручьями, так как оделись тепло: — утром было прохладно, а днем
припекало. Останавливались передохнуть возле лесных озерец, съедали по горбушке хлеба и,
невзирая на усталость, двигались снова.
Люди им не встречались, даже следа человеческого не было видно в лесу, словно забыли в
селах о том, что в это время леса так богаты грибным урожаем.
Человек им встретился неожиданно, когда солнце садилось за горизонт. Приближались к
лесной сторожке, хотя и устали, но спешили, так как знали,
жареной картошкой с грибами угостит. Вмиг приготовились к бою. Незнакомца узнал Витрогон,
крикнул:
— Лысак! Павло!
Тот как-то нехотя поднялся на ноги, во все глаза смотрел на людей, которых хорошо узнал
еще до того, как они его заметили. Хотя и явился в лес именно для того, чтобы разыскать этих
людей, а встретив их — не обрадовался, так как за день, показавшийся ему годом, успел
поразмыслить, прийти к выводу, что попадаться на глаза своим недавним товарищам не стоит.
Утоптал, устроил мягкое гнездышко под кустом боярышника в густом папоротнике, куда еще
с утра натаскал сухой травы и сосновых веток, лежал, как дикий вепрь, выгревал бока, хотел
было даже подремать, да так и не уснул: сон его не брал.
Он думал. Размышлял. Прикидывал и взвешивал. И как ни мудрил, а выходило на плохое.
Понимал, что хотя и прислужился оккупантам, хотя и мог рассчитывать на мзду, но… Похоже
было на то, что задумали из него выжать все нужное им, а там — пристроить куда или выбросить
на свалку. Правда, с ортскомендантом можно было бы сварить кашу, что-то выторговать у него,
но у этого грача… О, грач чертов, кажется, клюнет тебя носом — и забудь, как звали.
Осуществилось предчувствие Рысака — не быть ему начальником полиции. Комендант стлал
мягко, обещал много чего, а чертов грач притащил с собой какого-то человека из Львова да и
поставил на полицию.
Вертлявого беса поставил, такого же, как и сам, разве Рысаку с таким сравняться?
Нашлось у фон Тюге дело и Рысаку. Несколько ночей не было парню покоя, вызывал его
штурмбаннфюрер в свою канцелярию, правда, хотя и смотрел зверем, но ничего плохого не
делал, больше слушал, чем говорил, шнапсу не жалел, бутерброды с ветчиной приносили, можно
было разговаривать. Не елось, правда, сначала Павлу, опасался, что будет ему то же самое, что
и Качуренко, — Петро Хаптур под большим секретом сказал, — но вскоре сообразил, что фон
Тюге делает на него ставку, замыслил поручить ответственную и опасную операцию. Уже знал
Павло, как только сообразил, к чему клонит эсэсовец, что этого не сделает, но не подавал виду.
Если у фон Тюге было время обдумать свое, то у Рысака времени на размышления тоже было не
меньше, на досуге он все-таки пришел к выводу, что любой ценой должен выскользнуть из рук
новых хозяев.
Фон Тюге долго и придирчиво расспрашивал о тех, кто пошел в лес. Кто эти люди, какие у