Красноармеец Горшечников
Шрифт:
– Как же это? Не понимаю, - мучалась Георгина.
– Столько лет воевали вместе, и вдруг… И Шмелёв ему верит.
– Доверяй, но проверяй!
– Ромка наставительно поднял палец.
– Не хочу я такой жизни, в которой никому не веришь.
– Можешь верить мне, - предложил Улизин.
– Я делу революции предан без остатка, и происхождение моё самое пролетарское!
– Хороший ты парень, Ромка, а только ничего не понимаешь.
Улизин развёл руками, растерянно глядя Георгине вслед.
– Пойдём спать, Ромка.
В хату, где красноармейцы готовились ко сну, зашел помполит.
– Паровоз на рельсы ставит, - пошутил он, наблюдая, как Колька Кривой, надув щёки, разжигает самовар. У его ног тёрлась серенькая кошка, щурила ласковые глаза.
– Гарька, за что тебя сегодня комиссар расстрелять хотел?
– спросил вдруг Федор Улизин, разбиравший за столом свой наган.
– Полез куда не надо, - хмуро отвечал Гарька.
– Ты уж давай, Горшечников, договаривай, - Лютиков встал и смотрел на Гарьку как никогда строго.
– Шарить по чужим сундукам есть поведение, недостойное бойца революции!
Остальные, отложив свои дела, тоже уставились на Гарьку с неодобрением.
– А бросать крынками в товарищей - достойное?
– спросил Гарька внезапным, густым, как простокваша, басом.
– Ты зареви ещё, - укоризненно сказал Хмуров.
Ярость вскипела, забурлила в Гарьке с такой силой, что потемнело и задвоилось в глазах.
– А если б он меня застрелил? Требую проработать комиссара на партийном собрании!
– Уймись, печенег, - проворчал Хмуров.
– Ты, может, и в моих вещичках порыться желаешь?
Злость ушла. Гарька стало так стыдно, что под половицу бы спрятался.
– Вот так, значит, - проговорил он, скрывая замешательство.
– Пусть убивает, лишь бы до ваших подштанников никто не коснулся.
– Горшечников, если бы я хотел от тебя избавиться, давно бы прихлопнул. Долго ли? Однако не бойся - в мыслях у меня такого нет.
– Вы когда прекратите к людям подкрадываться?!
– заорал Гарька.
– Я из-за вас заикой сделаюсь!
Красноармейцы заржали.
– Точно, Горшечников, - ухмыляясь, подтвердил Север.
– Я тебе первый враг. Только и думаю, как бы тебя искалечить или хоть шинель тебе порвать, на худой конец.
– Вот, - Жорка Улизин вручил Гарьке шомпол с навязанной на него белой тряпочкой.
– Сдавайся, Гарька. Молод ты ещё с комиссаром тягаться.
Горшечников махнул рукой и тоже засмеялся.
Угрюмцев в общем веселье участия не принимал, хмурился, своей фамилии под стать, о чём-то сосредоточенно думая.
– Как можете вы смеяться, - сказал он вдруг, - в такое время?
– В какое?
– Север глянул на него с неприязнью.
– Страшная борьба развернулась на нашей земле, - Угрюмцев уставился перед собой туманным, невидящим взором.
– Большевики кинули всему миру страшные для буржуев слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», и вся эта тёмная сила
«Товарищ стоящий, - подумал вдруг Гарька, - а говорит порой как сумасшедший».
– Справимся, - убеждённо сказал Лютиков.
– Силы народные неисчерпаемы и безграничны.
– Хорошие слова вы говорите, - крякнул Хмуров.
– Я головой тоже так понимаю, только на словах выразить не мог.
– Оставьте ваши наивные верования, - откликнулся Угрюмцев.
– В России огромная масса врагов, мечтающих раздавить новую власть. Бить их надо, давить. Уговорами их не проймёшь.
– Если всех задушить - кто тогда останется?
– возразил Лютиков.
– Интеллигенты, - выплюнул Угрюмцев. Его глаза налились красным.
– Вам волю дай, всё просрёте.
– Вы языку воли не давайте, - вмешался Север.
– Недопустимо говорить в таком тоне с товарищами.
Угрюмцев пошевелил желваками на выпяченных скулах, однако замолчал.
Гарька, подперев голову рукой, смотрел в пол. Сквозь щели тянуло холодом и плесенью.
«Или пойти учиться на танке воевать?
– подумал он.
– Нет, шалишь! Сначала я эту историю с шпионством разъясню, а уж потом подумаю, как быть дальше».
* * *
На следующее утро, едва начало светать, красноармейцы выступили из станицы. По склону, едва припорошенному снежком, вниз двинулись пехотные цепи. За ними двигались враскорячку орудийные повозки.
Рядом с Гарькой, крепко сжимая винтовку, шагал Угрюмцев.
Ветер стих, лишь раскисшая земля чавкала под ногами солдат. Разговаривать было запрещено. Внезапно грохот разорвал тишину: заговорили тяжёлые гаубицы белых, застучали пулеметы. Равнина, по которой только что двигались люди, вскипела, как вода в котле, вспенилась взрывами и воронками.
«Вжик-вжик-вжик», - засвистело вокруг Гарьки.
– Где танки?
– яростно прокричал комиссар.
– Где артиллерия?
На левом фланге под красным знаменем виделась яркая львиная грива Шабленко - папаху он потерял. Вокруг сбилась группа бойцов.
Цепь красноармейцев вышла прямо на пушки. Начвзвода смело картечью. Чернецкий, так и не спешившийся, махнул прямо на орудие, его шашка засверкала, упал изодранный шрапнелью конь. Взвод поднялся во весь рост и побежал вперёд с глухим «ура».
Снаряд с воем пролетел над гарькиной головой, начисто срезал небольшую сосну.
– Ложись!
– Угрюмцев толкнул Горшечникова в овражек, прижал к земле.
Рядом рвануло так, что свет померк у Гарьки в глазах. Грохот, удушье. Сзади протяжно заиграла труба.
– Отходим, товарищи!
Стрельба затихла. Угрюмцев потянул Гарьку за собой. Отряды Севера и Шабленко соединились и организованно отступали в сторону Раевской.
– Смотрите!
Все обернулись, глядя в сторону, куда указывал Фёдор Улизин: рыжее зарево расползлось по горизонту.