Красноармеец Горшечников

Снарк

– Вот это я называю «искать глубоко», - Георгина распахнула невинные глаза.
– Даже горшки проинспектировал, не поленился. В печную трубу заглянул?

– Потом поговорим, - Гарька показал глазами на бойцов, подтянувшихся поглазеть.

Затаённое веселье в глазах Георгины сменилось растерянностью. На крыльце показался злющий, как чёрт, комиссар.

– Чего вылупились?
– спросил он резко.
– Вам тут синематограф или кафешантан с голыми девками? Если заняться нечем, винтовки лишний раз почистите.

–

Горшечников, это просто стыдно, - укорил Гарьку Лютиков, только вошедший на двор.
– То сметана, то яйца… вы с Улизиным будто самые голодные.

– При чём здесь сметана?!
– вызверился Гарька.
– Это простокваша, и вовсе я не…

– Простокваша, сметана, молоко - после победы наедитесь, успеете. Север, Серафим вернулся.

Красноармейцы разошлись, смешливо оглядываясь на Горшечникова. Тот выругался, пнул пробегавшую мимо курицу, промахнулся.

– Иди, умойся, - сказала Георгина устало.
– Потом поговорим.

Она вошла в хату, оценила разгром. Крикнула в распахнутую дверь:

– Принесите мне ведро воды кто-нибудь!

Федор Улизин притащил ей воды, присвистнул на разбитую крынку:

– Жаль, добро пропало.

– Иди уже, не мешай, - буркнула Георгина.
– Как горшки бить, все тут как тут, а как пол отмывать - врассыпную. Работай, женщина, солнце ещё высоко.

Улизин засмеялся и вышел.

Закончив уборку, Георгина ополоснула распаренное лицо и села причесаться. На душе было пакостно. Гарька что-то нашёл, это было ясно, однако Георгине рассказывать не спешил.

Под потолком жужжала и билась слабая, только пробудившаяся муха.

Поглядевшись в мутное хозяйское зеркало, Георгина заново расстроилась. Ей хотелось быть бледной красавицей с глазами, полными тайны, - взамен того зеркало показало девчонку с растрепанными каштановыми кудряшками. А на носу-то - ужас, ужас!
– конопушки!

– Любуешься своей красой неземной?

Георгина отскочила от зеркала, дико взглянула на Севера.

– Нельзя так подкрадываться к людям!

– Скажи об этом своему дружку Горшечникову. Зачем он следил за мной?

– Мы за вас беспокоимся, - сказала Георгина неловко, надеясь, что про обыск комиссар не спросит. Гарьку надо было защищать, хоть она и осуждала его поведение всей душой.
– Ушли один - мало ли что.

Комиссар улыбнулся.

– После всего, что в моей жизни было, такая прогулка - сущая чепуха, - он взглянул на стол.
– «Капитал»… неужели одолела?

– Конечно, - гордо ответила Георгина.

– А это что?
– Снейп перелистал книгу. Между страниц «Капитала» была заложена другая, тоненькая книжица.

– Это моё!
– пискнула Георгина.
– Стихи…

Север открыл, прочел вслух:

– Сжала руки под черной вуалью... Тьфу, декаденты!

– Акмеисты, - мрачно сказала Георгина.

–

Может быть. Я в этом не разбираюсь.

– Вот и не говорите, раз не разбираетесь. Не понять вам, что в женском сердце.

– Неужто? А вот: «В сердце моем непроглядная боль - умер вчера сероглазый король»... Это кто у нас такой сероглазый, Чернецкий, что ли?
– Север оскалился.

– Зачем Чернецкий?
– потерялась Георгина.
– Вовсе я даже... Да и не умер он.

– Развела тут страсти мадридского двора... барышня!

Георгина аж рот открыла от такого оскорбления. Посмотрела на захлопнувшуюся за комиссаром дверь, потом на оставшуюся крынку простокваши. Но только вздохнула и спрятала стихи обратно в «Капитал». Только подошла к зеркалу, как снова появился Север.

– Ещё одно.

Георгина приготовилась фыркнуть.

– Перестань обращаться ко мне на «вы». И спрячь всё это. Вечером будет совещание.

* * *

– Ну, что?
– пристал Ромка к Горшечникову.
– Жорка говорит, Север чуть тебя не убил.

Гарька почесал в затылке. Ему не хотелось рассказывать про своё открытие. Воспоминание о матери разбередило сердце, и даже лучшему другу он не мог сейчас показать эту рану.

«Позже расскажу», - решил он.

– Ничего я не нашёл, только старые фотографии.

– А чего ж он тогда взбесился?
– Ромка недоверчиво прищурил рыжие ресницы.

– Откуда я знаю? Кровь в башку ударила. Вот с чего он утром на тебя напустился?

Ромка откашлялся. Видно, вину он за собой всё же чувствовал, хоть признавать её и не спешил.

Из штаба Чернецкий привёз свежие газеты. Комиссар принёс их в общую хату, стал читать вслух. Красноармейцев в хату набилось битком, Гарька едва сберёг место для Георгины.

– «Рабоче-крестьянская армия, своей кровью оградившая рабочих и крестьян от насилия помещиков и капиталистов, должна ныне всеми свободными своими силами и средствами прийти на помощь делу хозяйственного возрождения страны. До полного разгрома белогвардейских банд, до прочного и надежного мира со всеми соседними странами Красная Армия не может быть демобилизована. Но в то же время каждый воин, хотя бы временно освобождающийся от боевых задач, должен свою силу отдавать хозяйственной работе».

Георгина вынула пачку папирос - самокруток она не признавала. Гарька дал ей огоньку. Комиссар оторвался от чтения и сказал в воздух:

– Не люблю, когда бабы курят. Взяли моду.

Георгина отбила:

– Бабам и ни к чему. А боевым товарищам в самый раз.

– Не понять мне женского сердца, - ухмыльнулся Север.

Георгина захлебнулась дымом и кашляла, пока добросердечный Храпов не постучал её по спине.

– Спасибо, - поблагодарила Георгина, поднимая упавшую табуретку и снова усаживаясь.