Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

Знаменский Анатолий Дмитриевич

Возникло какое-то движение за дверью и по коридору. Тихо звякнуло железо. Лопаты? Но ведь могилу копали еще с вечера?

Очнулся от тяжкого забытья и Костя Булаткин. Он сидел, так же как и Миронов, на полу, спиной к стене, обхватив локти руками, прижимаясь к ним горячим лбом. Спросил чуть внятно:

— Рассветает?

— Скоро уж, — сказал Миронов.

Возникло новое движение в длинном коридоре, за дверью, и они оба медленно поднялись, стали у стены плечом к плечу, замерли в ожидании.

Близилась минута.

Миронов вспомнил слова

молитвы и усилием воли прогнал их. Взял себя в руки, зная, что сейчас все будут смотреть на него. Как в смертельном бою.

Сосредоточиться, уйти в себя...

Час — до конца. Может, и меньше.

Мысли, мысли — скопом, вскачь, разорванные... Последняя исповедь.

Сейчас ты кончил беседу с богом, своей совестью. Человек, приготовься к смерти. Через час ты должен умереть. Очисти свою душу, ведь скоро тебя спросит небо: исполнил ли ты назначение, смертный, которое я дал тебе, посылая на землю?

Исполнил ли?..

Чуть слышный звук, похожий на скрежет дальней задвижки или скрип железных петель в дальнем конце тюремного коридора, приглушенный к тому же толстой дверью, был слаб и все же пронзителен, страшен, замораживал кровь в жилах. Отчетливо отдались в длинном проходе шаги — несколько пар топочущих ног...

— Идут!.. — тревожно привстал рядом Булаткин.

Все десятеро заворошились, каждый по-своему. Кто-то застонал, словно спросонья, и наяву ударил себя кулаком по голове, другой стал креститься, позабыв, что неверующий... Праздников закрыл лицо ладонями и прижался ничком к холодной стене, как провинившийся школьник. Корнеев, совершенно раздавленный, потерявший остатки воли, распластался на бетонном полу, раскинув руки, и только вертел головой, словно с кем-то не соглашался, возражал молча...

Провернулся со скрежетом большой железный ключ в замке по ту сторону двери, гукнула снятая накладка, распахнулась дверь. И первым в тусклом свете мелькнуло белобрысое, спокойное лицо Смилги, за ним Дмитрия Полуяна и Анисимова, а потом лик Сыренко, командира и начальника по приведению приговоров в исполнение — лицо судьбы...

Миронов поднялся во весь рост, поправил на голове папаху и скомандовал тихо, но внятно — всем своим:

— Встать! Смирно!..

9

Был поздний час, но все окна в Кремле светились.

Макаров очень быстро миновал пропускную у Троицких, его здесь знали, и почти бегом прошагал по пустынной площади к подъезду Совнаркома. Часы на Спасской пробили одиннадцать раз.

В своем кабинете — двери оказались не запертыми — Макаров нашел за столом Михаила Мошкарова, председателя отдела, недавно прибывшего из командировки с Донщины, а с ним рядом делопроизводителя Долгачева и машинистку, а в углу дремал и дежурный казак Сонин. Поздоровались, и по встревоженному лицу Мошкарова он повял, что сидят они в его комнате не случайно, стряслось нечто непредвиденное.

— У вас что, побелка, что ль, что вы на чужую квартиру переселились? — спросил Макаров.

Он был взвинчен, и шутка выглядела почти что неуместно.

— Перейдешь... на квартиру! — сказал Мошкаров, освобождая за столом место. — По решению Реввоенсовета опечатан весь наш отдел. И Енукидзе не спорил с ними, такое сложилось общее мнение в связи с Саранском. Казаки — мятежники, хоть ты что!

— Они что, с ума посходили?! — закричал Макаров, теряя самообладание. События в Балашове и длинная дорога вымотали даже его крепкую натуру. Великолепный его чуб встал дыбом.

— Сейчас подъедет Тегелешкин, напишем бумагу и завтра с утра к Михаилу Ивановичу. Он тоже в отъезде, — сказал Мошкаров.

— Так. Не внушаем доверия, значит? Но Миронов-то к нам через Реввоенсовет и попал!

— Ну да. Когда весь Казачий отдел выезжает в Ярославль на подавление Савинкова, тогда к нам доверия хоть отбавляй... — промычал обиженно Мошкарой.

— Значит, завтра ждете Калинина?

— А что же делать?

— Надо к Левину. Если он еще у себя, — сказал Макаров и, захватив рабочую свою папку, вышел из кабинета.

Ленин работал.

Это было 7 октября. Войска Деникина только что взяли Воронеж, их авангардные части подходили к Орлу. Председатель Совнаркома только что самолично разогнал Реввоенсовет 8-й армии («Дюжина говорунов!») и назначил командующим и единолично ответственным на Воронежском направлении бывшего члена ЦК Григория Сокольникова. Этому не помешало и определенное недоверие к нему Льва Троцкого. Были разосланы гневные телеграммы по адресу Шорина и командующего другой группой войск Селивачева. Момент был самый неподходящий для какого-либо ходатайства по части Миронова, но иного выхода у Макарова не было, а в Балашове приговор был определен еще до Суда.

Фотиева через полчаса пропустила его к Ленину.

Макаров вошел, поздоровался и без обиняков доложил Владимиру Ильичу о том, что по распоряжению Троцкого опечатан Казачий отдел ВЦИК.

Ленин был очень занят, до предела утомлен, другие мысли и заботы бороздили высокий лоб.

— Да? Так что? — переспросил Ленин, вскинув устало-настороженные глаза, и Макаров увидел, что взгляд его не обещал ничего хорошего.

— Троцкий приказал опечатать отдел. Из этого можно заключить, Владимир Ильич, что он хотел бы похоронить некоторые документы, хранящиеся у нас. Есть там и копии докладов на ваше имя.

— Какие... копии? — так же остро, напрямик спросил Ленин.

— Например, письмо командира Донкорпуса Миронова из Саранска.

— Когда Миронов посылал такое письмо?

— 1 августа, военной почтой, на имя Председателя СНК.

— Это что же, почти за месяц до мятежа? Но я такого письма действительно не получал, — сказал Ленин, проявляя заинтересованность.

— У нас в отделе есть копия... Это очень важное письмо, Владимир Ильич. Там изложены причины, по которым...

— По которым члены Казачьего отдела, то есть правительственного органа, ВЦИК, учиняют антисоветские мятежи?