Красный мотор
Шрифт:
— А качество металла? — я взял в руки образец легированной стали.
— Вот тут самое интересное, — оживился Сорокин. — Помните тот состав, что мы разработали для танковой брони? Мы его модифицировали, снизили содержание никеля, добавили молибден. Получили именно то, что нужно для коленвалов — прочность выше, чем у немецких аналогов.
— Кстати, о никеле, — Величковский достал из портфеля карту. — Геологи подтвердили — месторождение в Норильске грандиозное. Если начать разработку сейчас, то оттуда будут поступать поистине
— Уже начали, — кивнул я. — Первая партия оборудования отправлена. К весне должны выйти на промышленную добычу.
— А хром для наших сталей? — поинтересовался Сорокин.
— Договорился с казахскими товарищами. В Актюбинске начинаем строить комбинат. Пирогов уже там, организует работы.
Величковский удовлетворенно кивнул:
— Знаете, Леонид Иванович, иногда даже не верится… Год назад были только планы и мечты, а сейчас — целая система. От рудников до готовых изделий.
— Кстати, об изделиях, — Сорокин развернул графики. — На Златоустовском заводе запустили новый прокатный стан. Теперь можем делать листы с идеальной геометрией для штамповки кузовов.
— А что с инструментальной сталью? Для режущего инструмента нужны особые марки.
— Здесь у нас прорыв, — Величковский оживился. — Помните того молодого металлурга, Лаврентьева? Он разработал технологию быстрорежущей стали с особой термообработкой. Результаты превосходные, стойкость резцов увеличилась втрое.
Я просмотрел протоколы испытаний:
— Отлично. Дайте ему премию и расширьте лабораторию. Такие кадры надо поддерживать.
— Уже сделано, — усмехнулся Сорокин. — Он теперь целый исследовательский отдел возглавляет. Кстати, просил передать, что у него есть идеи по новым маркам подшипниковой стали.
— А что с Магниткой? — спросил я, вспомнив о самом масштабном проекте, в котором мы тоже приняли участие за лето. Ребята все сделали без меня. Я только следил за ходом участия в заказе.
— Строительство идет полным ходом, — Величковский развернул чертежи. — Первая домна будет готова к весне. Но что важнее всего, мы внедряем там все новейшие разработки. Автоматический контроль плавки, новая конструкция воздухонагревателей…
— И обогащение руды по нашей технологии, — добавил Сорокин. — Содержание железа удалось поднять до шестидесяти процентов.
Я посмотрел на карту, где красными точками были отмечены все наши предприятия. От Урала до Сибири протянулась цепочка заводов, рудников, обогатительных фабрик. Каждое звено работало на общую цель — создание современной промышленности.
— Что ж, — я поднялся, — пора вам возвращаться. На Урале каждый день дорог.
— Да, — Величковский начал собирать бумаги. — Только вот что… На Нижнетагильском мы организовали курсы повышения квалификации для мастеров. Может, пришлете своих людей? Пусть поучатся варить специальные стали.
— Обязательно пришлю. И сам приеду, как только с двигателем закончим.
Когда
Уже стемнело, когда я услышал характерный звук в коридоре. Руднев, как всегда, насвистывая что-то из «Травиаты», возвращался с участка точной механики.
Но вместо обычного бодрого шага его походка показалась мне какой-то неуверенной. Даже на слух. Свист прекратился.
— Алексей Платонович! — окликнул я его. — Зайдите на минуту.
Он появился в дверях, привычно поправляя очки в медной оправе. Лиловый пиджак непривычно помят, а в глазах за стеклами очков читалась усталость.
— Что, опять будете учить меня жить? — попытался съязвить он, но как-то без обычного запала.
— Чаю хотите? — я достал из шкафа старый заварочный чайник. — Только что заварил.
Руднев хотел было отказаться, но вдруг опустился в кресло:
— А знаете… давайте. Только без нравоучений.
Я молча разлил чай. Некоторое время мы сидели в тишине, нарушаемой только тиканьем часов.
— Сегодня письмо получил, — вдруг сказал Руднев, разглядывая свою чашку. — Из Ленинграда. От матери.
Он помолчал, потом продолжил:
— Отец умер. Два дня назад. А я даже не успел попрощаться. Все работа, работа…
Его пальцы, обычно такие уверенные при настройке самых точных приборов, слегка дрожали.
— Знаете, он ведь тоже был инженером. Старой школы, конечно. Все по линеечке, по учебнику. А я вечно что-то выдумывал, спорил… — он невесело усмехнулся. — Последний раз поругались из-за моих экспериментов с абразивами. Он кричал, что я профессию порчу, что так нельзя… А теперь вот…
— Он бы гордился вами, — тихо сказал я.
— Гордился? — Руднев горько рассмеялся. — Чем? Тем, что его сын носится как угорелый с какими-то безумными идеями? Что спит в цеху, забывая поесть? Что даже на похороны не успел?
Он снял очки, устало потер переносицу:
— Знаете, что самое страшное? Я ведь действительно не мог иначе. Эти станки, эти детали — они же как живые. И когда удается добиться той самой, идеальной точности… — он замолчал, подбирая слова.
— Это как музыка, — закончил я за него. — Когда все звучит правильно.
— Да, — он удивленно посмотрел на меня. — Именно так. Отец тоже говорил, что техника — это музыка. Только он любил Баха — все должно быть строго по правилам. А я…
— А вы предпочитаете джаз, — улыбнулся я. — Импровизация в рамках законов.
Руднев впервые за вечер улыбнулся:
— Надо же… А я думал, вы только про допуски и посадки понимаете.
— Знаете что, — я посмотрел на календарь, — берите неделю отпуска. Съездите в Ленинград, попрощайтесь с отцом. Поговорите с матерью.