Крепь

Лютых Андрей

Расскажите, а то скучно, ей богу! Вам это зачтется. Ведь если не мне в нашей милой беседе, вам все равно придется потом все рассказать, и спрашивать вас будут весьма как строже.

– Вы говорите несуразные вещи, – сказал Зыбицкий.

– А послал вас сюда, надо полагать, барон Биньон? Или генерал Сокольницкий? – называя имена людей, которых еще недавно ему приходилось больше всего опасаться, потому что, по словам российского резидента в Варшаве, один возглавлял тамошнее французское разведывательное бюро, а второй мощную службу разведки маршала Даву, Тарлецкий пытливо взглянул на Зыбицкого, и ему показалось, что от такой осведомленности противника тот заволновался.

– Я ведь, отправляясь

к пану Саковичу, навел о нем подробные справки, – развивая успех, продолжал Тарлецкий. – Этот земской судья вполне подходящий для заговорщика субъект. Участвовал в восстании девяносто четвертого года, потом чудом избежал секвестра своих имений, как не желающий принимать присягу Ее Императорскому Величеству, впрочем, это дело прошлое, все это милостиво прощено. Самое главное – сын господина Саковича самовольно уехал за границу и уже несколько лет служит в польском легионе Наполеона, служит и по сей день. А это уже новые основания для секвестра. Надо полагать, пан Сакович ждет не дождется войны, и, конечно, желает победы Бонапарту.

– Мне это безразлично, я должен портреты писать.

– Напрасно вы запираетесь. Впрочем, дело ваше.

Тарлецкий замолчал, что-то обдумывая. К тому же, вскоре по обеим сторонам дороги потянулся прозрачный сосновый лес, который всегда растет на песчаной почве, и дорога опять начала пылить, что не располагало к продолжению разговора. Переставший кипеть художник совсем остыл, по своему обыкновению склонил голову к плечу, и под мерное поскрипывание рессор заснул.

Стараясь не разбудить Зыбицкого, Тарлецкий переместил с его колен к себе на колени его серый походный сюртук, и принялся не спеша его ощупывать. Очень скоро его брови подскочили вверх, пальцы задвигались быстрее – под подкладкой определенно что-то было. Не поднимаясь с места, Тарлецкий дотянулся до собственного саквояжа, в котором нашлись бритва и английская булавка. Аккуратно вспоров подкладку, Тарлецкий достал маленький конверт, запечатанный чьим-то перстнем. Ловко вскрыв письмо и только увидев имя адресата, он торжествующе улыбнулся. А уж чтение, судя по выражению лица, доставило майору настоящее наслаждение, в конце он едва не расхохотался и не разбудил художника. Сочтя, все же, что лучше пока сохранить факт своей находки в тайне, он сдержался. Он сложил вчетверо, а потом еще пополам, лист бумаги, за которым даже не пришлось тянуться в саквояж – бланк какой-то снабженческой ведомости нашелся в собственном кармане – положил его на место изъятого письма и даже пожертвовал булавку, чтобы закрепить распоротую подкладку.

Теперь можно было и самому вздремнуть под приятные размышления о том, как в связи с находкой усилились его позиции в предстоящей встрече.

Тарлецкий запланировал ее еще в апреле. Тогда его, новоиспеченного майора, отправили проверять обстановку на границе, где скопились большие запасы пшеницы, готовой к отправке в герцогство Варшавское. Во время той триумфальной поездки на берега Немана Дмитрию опять попалась на глаза фамилия Сакович, и он решил непременно побывать в его имении.

Глава 3

Диссидент

Когда краски сгустились на солнечном диске, лес по левую сторону дороги закончился. Но не сразу можно было понять, что начинается деревня, которая словно приросла к чаще. Прямо из кустов орешника тянулся ветхий плетень, замшелая соломенная крыша приземистой хаты сливалась с ржавой хвоей старой ели, свесившей над ней свои плешивые ветви. Покосившееся гумно подпирали две кривые жерди. Выше его четырехскатной, почти пирамидальной соломенной крыши поднимался, словно часть гигантского забора, сооруженного от нашествия великанов, наполовину увитый свежим сохнущим сеном

азярод. Согнутая в три погибели старая женщина в камизэльке и полотняной юбке мотыгой окучивала чахлые кусты картофеля. Несколько чумазых босых малышей в одних рубахах выбежали к обочине дороги и с любопытством уставились на проезжавший мимо экипаж.

– Как бедно живут здесь крестьяне, – сказал Тарлецкий, глядя на детей.

– Это Клевки и есть, – сказал Василь.

– Клевки? – не поверил Дмитрий. – Значит, это и есть те самые Клевки… Каналья арендатор! Так запустить хозяйство, разорить людей! Нет ничего хуже временного хозяина. Пока он тут господин, он хочет выжать из земли и людей все соки, а что станет с селом потом, занимает его не больше мыслей о втором пришествии.

Тарлецкий покачал головой и замолчал, подсчитывая в уме количество дворов.

– Значит, скоро приедем к пану Саковичу? – сказал он, когда Клевки остались позади и вдоль дороги потянулась зеленеющая рожь.

– Да, уже скоро, – ответил Василь и показал кучеру, куда надо повернуть.

– Видимо, нам придется просить у господина Саковича приюта на эту ночь, – сказал Тарлецкий художнику. – Но не надейтесь, что это поможет вам улизнуть.

Усадьбу пана Саковича Тарлецкий увидел издали. Над аккуратным прямоугольным парком возвышался белый фронтон центральной двухэтажной части дома, формой напоминающий корму фрегата. Заходящее солнце сливалось с терракотовой черепицей. Коляска проехала ухоженной парковой аллеей, наполненной кисловатым ароматом отцветающего барбариса, и остановилась перед парадным крыльцом. Тарлецкий не ожидал увидеть в этой глуши такую крепкую и основательную постройку, почти дворец. Сначала весь дом казался двухэтажным, но такое впечатление создавалось благодаря высокому, в рост человека, цоколю.

Широкая лестница, огибая с двух сторон террасу, вела к парадному входу в центральном, действительно двухэтажном корпусе, по обе стороны от которого симметрично были расположены два больших одноэтажных флигеля с овальными слуховыми окнами в мощных фронтонах.

Архитектурные украшения в стиле барокко по углам и карнизам здания носили на себе следы времени, впрочем, почти не властного над этим добротным белокаменным домом. Он стоял, словно уверенный в себе хозяин над всеми остальными домами в округе и над всеми прилегающими землями. Лишь на другом конце села возвышались две такие же белые каменные колокольни униатского храма, словно второй полюс, создававший основательность и равновесие в этой достаточно древней вотчине.

На крыльцо дома вышел гайдук в расшитом шнурами кафтане. Для здешней провинции все выглядело вполне цивилизованно. Тарлецкий легко соскочил с коляски, расторопный Игнат тут же помог ему надеть фрак, который извлек из специального чехла, защищавшего его от пыли. В стороне от начальства комиссар Тарлецкий предпочитал не носить мундир, если в том не было служебной необходимости. Так в его персоне было, как ему казалось, больше загадочности. О какой-то принадлежности прибывшего в имение экипажа к российской армии свидетельствовал только кургузый серый мундир нестроевого, в который был наряжен Игнат. (Тарлецкий включил своего денщика в штабной штат, чтобы немного сэкономить на его содержании).

– Дозвольте идти, пан офицер? – спросил Василь, переминаясь на затекших от долгого сидения в коляске ногах.

– Держи-ка за услугу и за верность Государю, – многозначительно сказал Дмитрий, протягивая мужику двугривенный, – ты потопчись здесь еще с часок. Ежели тебя за это время не покличут, ступай себе домой, только скажи мне твою фамилию, может быть, от тебя потребуется повторить, что говорил вам этот сладкоголосый.

– Башан мое прозвище, – зажав монету в шершавой ладони, сказал Василь.