Кристальный матриархат
Шрифт:
Поначалу он недоумевал, а потом зашипел, пытаясь что-то сказать. Его оторвало от земли и подняло на пару метров над двориком, потом развернуло плашмя и начало выжимать, как выжимают из половой тряпки воду. Копоти от такой выжимки выползало из него всё больше и больше, а я, как заводной крестил веткой Босвеллии и, не останавливаясь, читал неожиданно вспомнившуюся молитву.
— Седьмым разом божьим часом помолюсь я Господу Богу, всем святым, всем преподобным. Колдун Ясень, тут тебе не жить. Честным людям не вредить. Отсылаю тебя
— Куда? Куда мне сгинуть? — захрипел Ясень, сдавшись.
— Да хоть в двадцать четвёртый мир. Тамошнего чернокнижника я уже приголубил. Теперь он в спящих мирах копотью дрищет, а обратной дороги по гроб не сыщет.
— Согласен. Согласен на двадцать четвёртый, — заголосил колдун.
— Дыми отсюда. Если ещё раз встретимся, не знаю, что с тобой сделаю, — пригрозил я напоследок и рявкнул, что было силы: — Аминь!
Из облачка, собравшегося над головой Ясеня, ударила настоящая молния. Округа озарилась ярким дневным светом, а колдун, получив небесным электричеством в мягкое место, заверещал благим матом.
После молнии чёрное облако рассеялось, а Ясень взмыл вверх, дымя прострелянным задом, как подбитый немецкий самолёт. Потом его завертело, закружило и швырнуло на склон Фортштадта, на котором тут же завыла собака.
«Жучка. Значит, колдуном прямо в пещеру стрельнуло», — догадался я. Следом за Жучкой завыли все станичные собаки. С переливами, с подтявкиваньем, провожая Ясеня в неизвестный мир.
— Фу! — так же громогласно крикнул я деревенским псам, и те вмиг затихли.
Картина получилась, как в хорошем кино. И чувства, и декорации, всё было таким настоящим, таким реальным, что было не ясно, Кристалия так расстаралась, или я тоже приложил режиссёрскую руку и душу и, конечно, волшебную палку.
— Жги, коли, руби! — не своим голосом возопил Ольгович и бросился ко мне. — Вот это да! Никто не поверит. Надо же, какая сила в веточке. А, может, в тебе?
Полураздетые станичники повыскакивали из хат на мои вопли, молнию и собачий лай, и сбежались к хате колдуна, выкрикивая излюбленное в этом мире «Жги, коли, руби!»
— Пошли с глаз долой, — сказал я Степану и пошагал прочь. — А колдун ваш завалящий был. Молитва – вот, в чём сила. Крест православный – тоже сила.
— Давай спалим его хату? — предложил Ольгович.
— А Шашня на это как посмотрит? Хотите палить – палите, а я бы святой водой на неё брызнул и сиротке какому-нибудь или вдове отдал.
— А если вернётся? Спалить бы, на всякий случай. Но попадья… — задумался Ольгович.
— Если вернётся, найди волшебную Жучку, что на бугре в пещере живёт. И ей, как человеку, всё расскажи и пожалься. Она сразу же к Богу, или ещё к кому, кто у него в заместителях. Они или сами колдуна под нож, или меня кликнут. А я всегда к такому приключению с открытой душой.
— Это
— Какое ещё привидение? — начал я по Стихию, а потом понял, что он имел в виду Жучку. — Собака та наполовину привидение, конечно. Просто я думал… Красная нора? Там же розовая ракушка, а не красная.
— Розовая, — согласился Ольгович. — Это мы промеж собой ту пещеру красной норкой называем. Поговаривают, там мутные людишки шляются. Но они нам не мешают. Пусть живут, как умеют.
— Жги, коли, руби! А правда колдуна не стало? — догнали нас станичники.
— Кубань как мамку люби, — вяло приветствовал их Степан и остановился. — Во. Ты-то нам и нужен. А колдуна наш благодетель вывел, как моль нафталином. Пикнуть не успел, как скрючило его и вышвырнуло с нашей землицы.
Мы отошли в сторонку, увлекая за собой мужичка, которого искал Ольгович. А станичники всё-таки собрались спалить ненавистную колдовскую хату.
— Остановить их? — спросил Степан.
— Куда мы против коллектива? Пусть палят. Пусть душами оттают, — махнул я на поджигателей двухметровым сокровищем.
— Жгите. Бог вам судья, — сказал Степан сошедшим с ума землякам.
— Что делать будем? А то племянник уже прилетел, — указал я на перепуганного Димку, бежавшего к нам по улице между метавшихся и оравших станичников обоих полов.
— Знакомьтесь. Это наш краснодеревщик. Федот, тебя-то мы и искали. Не трясись. Мы прогнали колдуна вот этим деревом. Человек хочет крестиков тебе заказать из него. Чтобы на груди их носить да Бога о милости просить. Нашего Бога, понимаешь? Нашего, — начал втолковывать игрушечнику Ольгович что-то для меня не совсем ясное.
«Может здесь у мужиков другой Бог?» — мелькнула у меня еретическая мыслишка.
— Оно от какого дерева? — спросил Федот и протянул дрожавшие руки к Босвеллии.
— От ладанного, — ответил я, чтобы было понятнее, и передал своё оружие из рук в руки. — Берёшься? Только без огласки. А то отведу глазки.
— Как же не взяться? Дело-то богоугодное. По всему видать, нашего Бога дело.
— О каком своём Боге вы талдычите? Он у вас православный? С Иисусом в сыновьях? — не выдержал я и спросил.
— Так-то оно так, конечно, — согласился Федот. — Только когда в нашу армавирскую церковь заходишь и на кастратов поющих глянешь, сомнения в душу так и лезут. Мол, не так всё устроено. Не по его заветам.
— Дело поправимое, — понял я про какого они Бога и умолк, чтобы не сболтнуть лишнего.
— Какие сделать? — спросил Федот, а сам продолжил нежно поглаживать брёвнышко.
Я, недолго думая, вынул из-за пазухи свой крестик и показал ему.
— Или такие, или которые сумеешь. Какие душа подскажет, такие и делай. Только к вечеру назавтра, будь добр, а четыре крестика выстругай. Я скоро домой отбуду, а дел у меня на десяток ваших станиц. Договорились?