Кровь в его жилах

Лаас Татьяна

Плывущий над нею знакомый потолок магуправы.

Запах трав.

Тепло.

Твердый неудобный диван под нею.

Чьи-то руки — кто-то спешно раздевал её.

Кто-то дернул ворот блузки, залезая под неё, и Светлана трепыхнулась, а потом вспомнила: сама просила про крестик. Хорошо, теперь точно справится…

Кто-то бормотал: «Ну, ну, голубушка, не ревите, сейчас все-все поправим…»

Кто-то что-то лил в опухшее горло, которое отказывалось глотать.

Эфир, плотной сетью опутавший Светлану, отчаянно щекотался. Дышать стало легче. Наверное,

еще потому, что кто-то снял ненавистный корсет.

«Кто же так с милой девочкой! — возмущался старческий, смутно знакомый голос, отдававший привкусом касторки на языке. — Ничего, и это сейчас поправим!» Теплые, но наглые руки что-то мяли в животе, вызывая не бабочек, а тьму грызущих Светлану червяков. Эфирных, но от этого не менее противных.

Кто-то голосом Аристарха Борисовича командовал: «Сейчас переправим в Москву, и вся недолга! Глупо ей потакать, когда на кону страна!»

«И потеряете последнюю Великую княжну навсегда!» — сумела возразить ему приспешница, и глаза Светланы глупо защипало из-за подступивших слез.

«Блокирующий магию браслет на руку, и все! Кровь главнее!»

В перепалку влез касторовый голос: «А смысл тогда в императрице без магии?»

Светлана была рада трезвому гласу рассудка «касторки». Ей сейчас никак нельзя в Москву. Оттуда она не выберется. А тут баюша, тут Сашка, который еще ничего не понял. И не поймет. Тут Матвей. И Юсуповы, про которых Светлана никому не сказала ни слова. У Феликса дети. Может, если она спасет этих, ей зачтется, что она не спасла ребенка Веры. Она их обязательно спасет. Она должна. Она пальцами пыталась дотянуться до запястья и проверить там ли крестик. Мешал рукав сорочки. Мешала слабость. Мешали эфирные плетения, погружающие в сон.

«Касторка» настаивала: «Аристарх Борисович, не будете кисейной барышней — все не так страшно. Подлечим тут. Тут дел-то… Поспит до утра и будет как огурчик!»

«Зеленая и квелая! — пробурчал Аристарх Борисович. — Знаю я ваше „хорошо“!»

Она была согласна быть зеленой и квелой, лишь бы остаться тут, так что Светлана заставила себя открыть глаза. Кажется, она даже велела разбудить её в десять вечера. Во всяком случае она точно попыталась это сказать. Аристарх Борисович только хмыкнул одобрительно: «Точно, Рюриковна!», а касторовый голос возразил: «Увы, тут максимум медная соколица, не больше». Светлана не стала говорить, что у неё и такой нет. Она погрузилась в сон. Её ждал леший и Саша. Жаль, она так и не смогла проверить, на руке ли крестик. Это важно.

Конечно, в десять вечера её приспешница не разбудила. Дедушка леший будет обижен — его не послушались. Придется мириться, делясь кровью. Но за то, как её разбудили, судя по легкому сумраку часов в семь утра, она была готова простить приспешнице все. Легкие, теплые, долгожданные поцелуи скользили по щеке, подбираясь к губам.

— Саша…

Хриплый, болезненный голос, напоминая, что Саша тоже был в центре пламени, простонал:

— Как ты меня напугала, Лизонька… Веточка… Я до утра сходил с ума, не в силах к тебе вырваться…

Она открыла глаза,

скашивая их на Сашу. Он стоял на коленях перед диваном, и был знаком до последней не бритой который день щетинке на лице. Черные, затянутые тьмой глаза, небрежно зачесанные назад волосы, гарь вместо бергамота и ваксы. Темные тени в подглазьях, впалые щеки. Эта осень была к нему немилосердна. Может, именно поэтому он так странно себя вел последнее время? Пусть она ошибается в происходящем…

— Саша…

Он подался к ней, снова целуя, в этот раз в губы. Светлана помнила, как они горели от жара в доме Лапшиных и как лопнули после. «Касторка» свое дело знал отлично. Сейчас даже живот не болел, уголек в нем исчез, быть может, навсегда.

Саша рывком поднял Светлану на руки, сел на диван и пристроил её у себя на коленях.

— Веточка… — успевал бормотать он между поцелуями.

Она плавилась в его руках. Горела и не сгорала, рождалась заново и умирала только от прикосновения его губ. И сейчас было неважно, куда делась Катя, и что надето на Светлане — кажется, это была обычная сорочка. Не обережная.

Сашины руки были везде. Скользили по губам, когда он целовал её шею, ласкали грудь, когда он впивался поцелуями в уста, неслись по спине, оставляя за собой странное щекочущиеся тепло. Она в ответ неумело попыталась обнять его рукой за шею. Саша, не давая прикоснуться к себе, подался назад, поймал её ладонь и принялся целовать пальцы.

Светлана, сдаваясь, прошептала:

— Только не останавливайся. Сегодня не останавливайся. Я хочу быть твоей. Теперь между нами нет преград…

Он напрягся и все же позволил сомкнуть руки на его шее — серебро цепочки ему было нестрашно. Пусть он и нечисть изначально, но серебра он не боялся.

— Лизонька… Ты не пожалеешь… Я…

Договорить он не успел — дверь с грохотом вылетела. На пороге обиженным ангелом возмездия стоял усталый Мишка. Светлана даже понимала, почему обиженным — она бы тоже негодовала, если бы такое веселье прошло мимо неё.

Мишины руки кипели от эфирных плетений.

Сашка, размыкая её объятья, резко трансформировался в обжигающе-горячего змея, и Светлана не успела его удержать — просто не было за что схватиться. Крылья змей отращивал в полете, а его чешуя была гладкая, как шелк. Крестик, который она почти одела на огненного змея, он же инкуб, он же маниак, упал на пол. Раздался треск выбиваемого стекла, выстрелы на улице и свист исчезающего в небесах змея. Улетел!

Вырвался, сволочь, когда она почти догадалась и все сделала!

— Миш… — Светлана закрыла глаза и заставила себя успокоиться. Тихо! Тихо! Он хотел, как лучше! — Михаил Константинович…

Пахнуло знакомым ароматом ваксы и бергамота. Светлана заставила себя открыть глаза и добавить уже гораздо спокойнее:

— … и Александр… Еремеевич. Надеюсь, у вас есть оправдания за срыв уничтожения огненного змея? — Лучшая защита — всегда нападение. Да и у неё все было под контролем.

Оправданий у Мишки точно не было. Он открыл удивленно рот и тут же его захлопнул.