Кухарка
Шрифт:
Только сейчас она не хотела об этом думать. Была не в состоянии об этом думать. Вся она превратилась в поток лавы, горячий и медленный, спускающийся из жерла вулкана, сжирающий деревья, дома, посёлки. Блестящий, жаркий, наполненый только своей силой. Завтра, завтра она сможет подумать, как объяснить ему всю правду, но сегодня она хотела только одного: поцелуев, близости, разговоров, смеха, объятий. Быть с ним, утонуть в глазах, потеряться в руках. Молчать, смотреть на звёзды, слушать шум моря и рёв мотора, погрузиться в прикосновения, слить губы, дышать одним воздухом. Просто быть вместе. Хотя
Она подняла на Фёдора глаза:
— Как ты это объяснил?
— Сказал правду.
— Какую?
— Что встретил девушку, которую не хочу отпускать.
Опять шквал радости, любви, нежности, заполняющий мозг дурманом.
— А она? — осторожно спросила Леська.
— Она сказала, что даёт мне время, чтобы я одумался.
— Мудрая...
— Скорее практичная, — поправил он, — но я не собираюсь “одумываться”. Я достаточно думал.
Уже на рассвете, когда дождь закончился, поехали к морю. Там сидели, прижавшись лбами друг к другу. Затаив дыхание, одни в целом мире. Точно накрытые пеленой. Леська слышала, как одновременно стучат их сердца, как захлёбывается в новых ощущениях все её существо.
Он словно выражал её нужду, её желание оказаться на вершине того острова наслаждения, которое обещала его любовь.
Те мгновения унесли последние её представления о дурном и хорошем, о чести и бесчестии. Она не боялась произошедшего, нет. Скорее, всё её существо безмолвно кричало ему: “Не спрашивай у меня разрешения, не спрашивай! Только не спрашивай — делай! Делай смелее!”
Но ему и не было нужно её спрашивать… он всё видел в глазах. Она ощущала восторг, только восторг. Каждый начинающийся в её теле трепет заканчивался в его теле. Получая удовольствие, она доставляла удовольствие ему. Он чувствовал это, потому что этого она добивалась. И боль стала не только её страданием, но и слабостью его тела. Он смотрел на неё так, словно то, что между ними происходило, было их общей победой, и счастьем, и изнеможением одновременно.
11
Как не было нас, так и не было шансов,
Чтобы теперь всё стало по-нашему.
Поломанные. “Та сторона”
— …На пляже всё и случилось, — голос Фёдора вывел Леську из оцепенения. Она быстро моргнула, приходя в себя.
— Ну и что? Что в этом такого плохого? — не понимала Ксения.
— То, что на следующий день она с матерью явилась к нам в дом. Они требовали денежной компенсации.
— За что?
— Она была несовершеннолетней, — мужской голос звучал так мягко, что Леська закрыла глаза.
В комнате повисло молчание.
Оно длилось так долго, что Леська чуть не превратилась в каменную статую.
Она не просто не была совершеннолетней, ей не было шестнадцати — должно было исполниться в октябре, но ещё не исполнилось!
Позже она спрашивала себя, если бы она заранее сказала ему, сколько ей лет, смог бы Фёдор остановиться? Смог бы разорвать то единое целое, в которое они обратились там, у моря? Остановить жидкий огонь, которым они стали вместе? Она миллион раз жалела о том, что сделала и чего не сделала, но, в любом случае,
Как во сне, счастливая и крылатая, уверенная в том, что каждую минуту он, как и она, будет ждать встречи, она явилась домой, где действительность настигла её, как справедливая кара настигает вора.
Она, Леська, всего лишь торговка, девочка из низов, промышляющая занятиями, не достойными и нижайшей проститутки, как она могла подумать, что ей выпал золотой билет?
— Ну что, подцепила его? — мать впилась взглядом, как только Леська открыла дверь. Рассвет давно остался позади: мать совершенно справедливо не спала.
А она, Леська, была такой глупой, что не успела спрятать счастливое лицо, такой глупой, что мать обо всём догадалась: и о ночи, и о близости, и о влюблённости, такой внезапно опустошающей, что не смогла отговорить мать отказаться от намеченных планов.
Ещё до обеда они были у Фединого отца, которому мать, нисколько не стесняясь, рассказала и про несовершеннолетие, и про наглость, и про внезапную любовь его сына. Она не знала, не могла знать, что Леська говорила «нет», но и про это мать приплела. Леська стояла в углу, не решаясь и шагу ступить от двери, с красным от стыда лицом, с заплаканными глазами, в полуобморочном состоянии, не понимая, не представляя, почему это происходит с ней.
Иногда она жалобным голосом просила: “Мам, ну пожалуйста, не надо”, но это никак не влияло на происходящее в богатой, красиво обставленной комнате. Леська хотела бы иметь такую: с книгами от пола до потолка, с большим окном, выходящим на балкон, с уютными креслами и маленьким столиком, с букетом садовых ромашек.
Потом в комнате появился Фёдор. Леська видела, как вспыхнули его глаза, когда он заметил её, потом они наполнились вопросами, когда он увидел её слёзы, и, наконец, бешенством, когда понял — в чём его обвиняют.
Леська помнила, как её трясло, как она была перед матерью, и Фёдором, и его отцом открыто беззащитна. Состояние униженности раздавило её, но это ничего не значило для них. Она мечтала превратиться в ледяной айсберг и ничего не чувствовать, но и это было из области фантастики.
— Только не надо убеждать меня, что я изнасиловал её, — орал Фёдор на Леськину мать, нисколько не оглядываясь на разницу в возрасте.
— И, тем не менее, она говорила “нет”, — возражала мать.
Фёдор бросал на Леську яростные взгляды, скрипел зубами и принимался доказывать, что всё произошло по обоюдному согласию.
— По обоюдному согласию, молодой человек, такое происходит между совершеннолетними людьми, — возражала мать абсолютно непроницаемым тоном. О, она имела немалый опыт таких перепалок. — Здесь же имело место быть сношение с юной девочкой, которое, между прочим, карается тюремным заключением! — Мать сощурила глаза. — Сколько Вам лет?
Фёдор молчал.
Поскольку его отец тоже не проронил ни слова, мать принялась гадать: — Не шестнадцать — это точно. И даже не семнадцать. Вам не меньше двадцати, — на её лице вспыхнуло профессиональное презрение. — И не убеждайте меня, что Вы влюбились в мою дочь — не поверю! Для первого свидания, а я всё ещё надеюсь, что оно не было таковым — слишком быстрое развитие событий!