Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
Насколько иронично может сложиться судьба. Акияма отстранённым свидетелем наблюдала за событиями, которые, возможно, перечеркнут не только чужие жизни, но и её собственную. Два человека, уже знакомые в своих прошлых, но уже ничего не значащих жизнях, стояли напротив друг друга, переговариваясь о последних деталях. Два Кукловода, затаившихся в тенях города, плетущие паутины мести.
— Суйгецу, — обратилась Рей к облокотившемуся о стену пауку Мадары, что терпеливо ждал Кисаме. — Когда все закончится, чем ты думаешь заняться?
— Ну, — клацнул зубами Хозуки, перегрызая невидимую
Акияма не ответила — ответ таился в человеке, что закончил переговоры с Учихой и направлялся в их сторону. Как школьница, увидевшая то ли своего злейшего врага, то ли объект воздыхания, Рейко резко перевела взгляд в сторону. Сасори остановился рядом, заговорив плоским безжизненным голосом:
— Не сходишь со мной в одно место?
Суйгецу, поперхнувшись воздухом, выплюнул жевательную резинку, скрипнув зубами — уж больно комментарии рвались, когда сейчас они могли стоить ему языка.
Пораженная душевной немотой Акияма оторопело смотрела на собственный кошмар, с неестественной дружелюбностью протягивающий руку.
— Я не… — прохрипела Рейко и схватилась за рукав куртки отшатнувшегося от неё как от прокаженной Суйгецу.
— Ты же не думаешь, что я приглашаю тебя на чай, подразумевая под этим твое бальзамирование? — с напыщенным хладнокровием и смехотворным безразличием произнес Акасуна.
Хозуки хрюкнул от смеха, прижав кулак к губам. Рейко попыталась найти взглядом Мадару, тем самым найдя предлог.
— Я всего лишь хочу показать тебе одно место.
Акасуна так ненавязчиво, но уверенно настаивал, что Акияма сама не отдала себе отчет, как вложила свою руку в его. И, когда они направились к выходу, опешивший Хозуки попытался окликнуть Рей.
— Эй! Рейко! Ты же не собираешься идти на прогулку с серийным убийцей?
Но Рейко уже исчезла, как слишком короткий кадр кинопленки. И Хозуки, опустив протянутую рубку, с сожалением покачал головой.
— Все очень плохо. Недолго ты проживешь, Рейко, на этом свете.
Дома, как карточные домики, плотно стояли друг к другу. На такие подуй рассвирепевший бог — и рухнут один за другим. Солнце последних зимних дней в Токио грело лоснящийся от растаявшего снега асфальт, по которому ступали вдоль стен домов Сасори и Рейко. Акасуна, полностью законспирировавшийся — в парике и бесформенной толстовке, в темных очках, никак не вяжущихся с погодой. С каждым шагом непризнанному гению хотелось остановиться, резко развернуться и рвануть обратно, ведь, приближаясь к месту, которое когда-то скромно величал «домом», он ощущал себя простым студентом университета искусств.
Окна спальной комнаты и кухни смотрели знакомыми рамами, но чужими занавесками по ту сторону пластика. Родное место, ставшее чужим. Дважды в одну реку не входят. Но Сасори вошел, чтоб ощутить горький привкус, который останется на долгие дни после пяти минут обманчиво-сладкой ностальгии. Свет преломлялся снопом ярких искр, играющих бликами на пластике. Синдром Стендаля.
— Не думал, что это место способно вызвать у меня такое сильное чувство ностальгии. Я полагал, что оно умерло во мне со смертями близких. — Акасуна снял очки, прищурив глаза от слепящего солнца.
Рейко не понимала, для чего она здесь и что это за место. Но мягкий, шепчущий голос Сасори дал ответ без вопроса.
— Я дома. — Сколько боли и счастья было заключено всего в двух словах, что отражались в преломлениях искажающихся в теплой улыбке и страдающем взгляде эмоций.
Рейко подошла ближе, запрокинув голову, выставив ладонь ребром над глазами. Это место — простой цветной многоквартирный дом, где жил Сасори Акасуна, будучи самым простым человеком?
— Мой папа говорил, что жизненный путь человека заключается в том, чтобы вернуться домой. Куда бы ты… — Рейко запнулась и, мотнув головой, горько улыбнулась, — мы не уходили, изо дня в день мы возвращаемся. Через час или день. Или же годы.
— Может быть, он и прав. Поднимешься со мной?
— А нас впустят?
— Через окно впустят.
Окно гостиной выходило во внутренний двор, где ветхая трещащая запасная лестница спускалась от самой крыши к первому этажу. Акасуна подпрыгнул, спустив створку, и неоднозначным жестом подозвал Рейко. Акияма сжалась, когда убийца её подруги подхватил её под талию, подсадив, чтобы Рейко зацепилась за лестницу. Акияма поднималась вверх, пытаясь понять спятила она или весь мир сошел с ума. Но она перебралась на указанный балкон, спрыгнув с лестницы. Акасуна перепрыгнул через подоконник следом, оттряхнув от пыли джинсы. И бесшумно приоткрыл дверь балкона в комнату.
— Кажется, никого нет.
Квартира оказалась заселённой, но хозяева отсутствовали, вероятно, трудились каждый на своей работе. Мебель оставили, переставив по своему вкусу. Все было вроде своим, родным, но что-то не то. Не та атмосфера, не тот уют. Не его дом.
— Надо же, они даже оставили мои статуэтки, — Акасуна подцепил стоящую на стеллаже миниатюрную фарфоровую статуэтку ангелочка.
— Заберёшь её себе? — Акияма не знала, что говорить, и нужно ли было. Находиться в доме человека, убившего её подругу, искалечившего её судьбу, и наблюдать за ним, как за простым человеком со своим прошлым — слишком противоестественно и тошнотворно.
— Трофеи, статуэтки, те или иные вещи — они привязывают нас к месту, событию, времени. Эту статуэтку мне подарил на день рождения такой-то человек, она таит в себе воспоминания, а значит, часть меня. Вещь — хранитель частичек нашей души, но в то же время цепь, привязывающие нас к прошлому. Я не хочу иметь личных вещей в определенном месте, чтобы не быть связанным по рукам и ногам. Чтобы, как ты говоришь, мне некуда было возвращаться. Моя дорога свобода, и я волен идти куда хочу и когда захочу. — Сасори ступал вдоль стеллажа, кончиками пальцев ведя по пыльным полкам, вдыхая смешавшийся запах дерева и чужого пота.