Кукловод: Реквием по Потрошителю

Скариани Аделина

Поражение принимать больнее всего со знанием того, что ты прав. Вот только правда твоя никому не нужна, если осознаешь её только ты сам. Победитель без почестей и лавров, побежденный жизнью, которую не волнует справедливость. Мир с самого начала зиждился на хаосе, и, может, он сам желает вернуться к нему от одного из своего детища? Итачи возглавлял конвой, смыкающий ранее подозреваемого Акасуну Сасори. С лютой ненавистью Учиха сохранял хладнокровное спокойствие и умиротворение, сопровождая Сасори до отдела, где ему вернули вещи, попросили расписаться в нужных отчетах, извинились за предоставленные неудобства и поблагодарили за оказанное содействие. Итачи слушал эти монологи как плохо разыгрываемую

трагикомедию.

— Я рад, что мы разрешили это недоразумение, желаю Вам в скором времени поймать убийцу, — благоговейно склонил голову Акасуна, застегивая наручные часы. — Всего доброго.

Но оставшийся позади Итачи окликнул незначительным тоном, будто напоследок брошенными словами любезности:

— Однажды ты сказал, что уверен в том, что я буду первым человеком, который сможет по достоинству оценить твое творение, — Итачи скривил губы в гримасе, вскинув брови. Акасуна остановился, будто чуть заинтригованный, немного развернувшись боком. А Итачи без тени сомнений с горечью усмехнулся, сложив руки в карманы, развернувшись, но продолжая: — И знай, Сасори, я оценил. Более чем. И рано или поздно я лично посажу тебя на электрический стул.

Подобие улыбки дрогнуло на сжавшихся губах, Сасори на миг бросил взгляд на удаляющегося детектива из-под полуопущенных век, распрямившись, горделиво-ленивым шагом, не спеша покинуть полицейскую обитель, направился к лифту.

Агенты Сенджу уже собирали все документы, когда Итачи вернулся в кабинет. Хаширама сочувствующе похлопал по плечу, пытаясь подбодрить хотя бы незначительным жестом.

— Прости, что отняли время.

— Нет, все в порядке, — Учиха сконфуженно почесал нос, будто замявшись в очень деликатном деле. — Слушай, у меня есть к тебе небольшая личная просьба. У тебя есть знакомый психиатр?

— Психиатр? — не без удивления переспросил Сенджу. — Только не говори, что работа тебя доконала…

— Не для меня. Нужна помощь одному знакомому. Племянника одного моего старого знакомого похитили и держали больше месяца в плену. И у знакомого закрались подозрения о Стокгольмском синдроме. Я бы хотел проконсультироваться, узнать, так сказать, симптомы, примерное лечение.

— Да, хорошо, — растерянно и не до конца уверенно Хаширама согласился, что пришлет помощь, как только будет возможность.

Горло резало словно от долгого непрекращающегося истошного вопля, скребло, как от кошачьих пробравшихся в глотку когтей. Рейко глотала слюну, пытаясь подавить желание откашляться от солоновато-горькой слизи. Кабинка туалета все еще служила маленькой крепостью, защищающей от окружающего мира. Акияма не могла найти в себе силы выйти — там ждали разъяренный Итачи, вечно недовольный Мадара и он… В изоляторе ли все еще? Или, быть может, уже бродит по улицам Токио? В чем же на самом деле состояла цель его прихода? Было бы слишком высокомерно считать, что он пришел из-за неё, теперь Рейко понимала, какой дурой выглядела со стороны.

Женский туалет меньше пользовался спросом ввиду обилия мужского контингента, но две шепчущиеся, точно соседские бабушки, полицейские трещали, как только вошли в уборную.

— Представляешь, они его отпустили. Вроде как выяснилось, что наводка-то была неверная, и искали не того человека.

— Да, я видела, такой милый молодой человек, вот уж точно кто-кто, а он вряд ли бы смог убить стольких людей.

Рейко встрепенулась. Его выпустили, но он все еще в участке. Утерев остатки не успевшей высохнуть влаги на щеках, Акияма подскочила, вылетев из кабинки под ошарашенными взглядами коллег. Сквозь привычную суматоху она рванула к стойке хранилища, где любезная женщина пояснила, что Акасуна Сасори только что забрал вещи, всего 2 минуты назад.

С выпученными глазами, точно настоящий бегун, преодолевающий новый рекорд, Рейко ринулась на выход, к лифту, столкнулась, устроив аварию, и проскочила под рукой покрывавшего её трехэтажным

матом сотрудника сквозь взлетевшую в воздух кипу бумаг. А затормозила, резко подавшись вперед, чтобы откинуться назад с взволнованным вздохом, когда от лифта её отделяло всего несколько шагов. Хромированный зев замыкал свои зубья, где единственный пассажир, уже нажавший кнопку первого этажа, поднял взгляд остывшего кофе.

Глаза в глаза в застывшем вакууме собственного времени. Они не прерывали зрительного контакта, пока невидимую нить, сцепившую их взгляды, не разорвали сомкнувшиеся двери. Только тогда Рейко кинулась вперед, ударив по закрывшимся дверям. Недолго думая, она бросилась к лестничной площадке, перепрыгивая чуть ли не через две ступеньки, несколько раз навернувшись, но вовремя успев ухватиться за перила. Обливаясь лихорадочным потом и тяжело хватая воздух ртом, Акияма выбралась из лестничной ловушки, потерянным ребенком кинувшись к уже пустому лифту.

На выходе в дверях мелькнула красная макушка, точно маяк, за которым упрямо гналась полицейская. На улице, столкнувшись с прохожим, она потеряла свою цель из поля зрения, а, найдя, зарычала от досады, ударив по коленям. Сасори сел в такси, тут же умчавшееся по движущейся серой реке дороги.

Свет бился в стенах от мигающей лампочки, как и бабочки, заточенные в плотно закрытых банках. Разноцветные, узорчатые крылья метались от стекла к стеклу в предсмертной агонии, а лишенные кислорода бабочки медленно падали с последним взмахом крыльев. Лишь один крылатый цветок покорно сидел на вытянутом пальце Сасори, вернувшегося в снятую квартиру, идеально оборудованную за прошедший месяц. Комнаты превратились в настоящие барокамеры. Все: стены, потолки и полы покрывало плотное полиэтиленовое покрытие, идеально сдерживающее нежелательную влагу, способную испортить внешний хозяйский вид. Комната с плотно зашторенными окнами, источником света в которой являлось лишь электрическое освещение, напоминала настоящую багетную мастерскую. Эскизы картин на мольбертах, краски в открытых банках, разбросанные кисти, аккуратно сложенные на столе папки, на полках — банки с недовольными своей судьбой бабочками. Ничего лишнего. Бабочка вспорхнула к свету мигающей лампы, которую Сасори поспешил заменить, на ощупь в темноте вкручиваю новую. Справившись с одной задачей, направился в другую комнату с таким же покрытием полиэтилена, только на этот раз личную небольшую операционную. Хирургический стол, покорно ожидая своего часа, скрывал скелеты из шкафа, спрятанные под белым флером, ненавязчиво облегая очертания человеческого тела. Но юный гений прошел мимо, достав ящичек из-под стола и разложив необходимые инструменты на идеально вычищенном столе. Из банки с формалином, хранящейся в маленьком холодильнике, пинцетом гений достал несколько лоскутов телесного цвета, на свету проверив их качество — человеческая кожа в острых тисках не потеряла своего естественного сияния. Разложив десять маленьких кусочков человеческого материала, Сасори вколол себе обезболивающее, стягивая меж зубов жгут, опоясывающий вздутые вены. Зажмурившись, он расслабленно вздохнул, ожидая, когда подействует препарат, постепенно затуманивающий рассудок.

Операция началась. Безумство хладного рассудка с застывшим вмиг сердцем. Иголка и нитка бежевого оттенка, язык, оставляющий мокрую дорожку на подушечке большого пальца левой руки. Сасори прижал вырезанную кожу к пальцу и с ледяным бездушным спокойствием продел нитку сквозь нее, запуская в собственный палец. Бусинки крови хлынули слезами, на которые Акасуна не был способен. Сейчас он был настоящим мастером, создающим новое произведение, пришивая чужую кожу к своим пальцам. Кровь залила рукав белой рубашки, пропитав тот насквозь. Пятна оставались напоминанием на брюках, полу и столе. Сасори выводил стежки уже на мизинце — самом сложном пальце. Иголка не желала входить в плоть, нанося лишь царапины и бессмысленные уколы.