Кукушки Мидвича

Уиндем Джон

Кроме того, пока ваши правые упорно толкают правительство к принятию решительных мер, ваши левые видят в этом шанс приобрести политический капитал для своих партий и попытаться распустить парламент. Их лидеры будут защищать наши права, отстаивать наши интересы во имя "всеобщей справедливости"; для них мы будем ДЕТЬМИ и ПРЕСЛЕДУЕМЫМ МЕНЬШИНСТВОМ. Потом они сообразят, что проблема действительно серьезна, и если они хотят победить на выборах, то пора перейти от политики добросердечия к более прохладному отношению; и вся эта реклама абстрактной справедливости и истинных добродетелей сойдет на нет.

– Да, вы не слишком высокого мнения о наших политиках, - заметил Бернард.

Девочка пожала плечами.

– Как заведомо господствующий вид, вы можете позволить себе отставить в сторону чувство реальности и забавляться абстракциями, сказала она.
– Политики долго будут спорить друг с другом, но рано или поздно они поймут, что проблема взаимоотношений

с более развитыми видами очень не проста, а со временем станет еще сложнее. И рано или поздно захотят нанести нам удар. Но прошлой ночью мы уже показали, что случится с солдатами, если их пошлют против нас. Если вы пошлете самолет, он разобьется. Да, вы можете применить артиллерию, как русские, или управляемые снаряды, на электронику которых мы повлиять не можем. Но если вы это сделаете, вы убьете не только нас, вам придется убить и всех людей в поселке. Чтобы решиться на подобную акцию, вам потребуется довольно много времени, но если уж она будет проведена, то какое правительство и в какой стране удержится после подобного уничтожения невинных, пусть даже во имя т а к о й цели? Не только партия, санкционировавшая убийство, прекратит свое существование, но и лидеров ее запросто могут линчевать...

Девочка замолчала, и мальчик продолжил:

– Детали могут меняться, но нечто в этом роде неизбежно, если вы осознаете, какую угрозу мы представляем. Легко можно представить любопытную ситуацию, когда политики будут бороться за то, чтобы остаться в стороне, вместо того, чтобы предпринять против нас какие-то действия.
– Он помолчал, задумчиво глядя вдаль, а затем добавил:

– Вот так. Ни вы, ни мы не желаем, чтобы подобное произошло; или, можно сказать, что у всех нас одно желание - выжить. Все мы - игрушки в руках Ее Величества Жизни. Она сделала вас сильными количественно, но у вас недоразвит мозг; нас она снабдила развитым мозгом, но мы слабы физически. Теперь она натравила нас друг на друга, чтобы посмотреть, что из этого получится. Наверное, с любой стороны это выглядит жестоко, но жестокость так же стара, как сама жизнь. Мы постепенно совершенствуемся; юмор и сострадание - очень недавние изобретения, которые появились лишь вместе с человеком; они еще не вполне сформировались, но обещают многое.
– Мальчик улыбнулся.
– Это Зеллаби, почти дословно. Наш первый учитель...
– И продолжил: -Этой силе невозможно сопротивляться. У нее свои кровавые развлечения. Однако, вполне возможно, что нам удастся отодвинуть срок генеральной битвы. Об этом мы и хотели бы с вами поговорить...

21. Ультиматум

– Послушай, - с укоризной сказал Зеллаби золотоглазой девочке, сидевшей на ветке дерева возле дороги, - это совершенно нелепо ограничивать мое перемещение. Ты прекрасно знаешь, что я к а ж д ы й д е н ь совершаю прогулку и возвращаюсь к чаю. Тирания легко переходит в дурную привычку. Кроме того, заложницей осталась моя жена.

Девочка немного подумала над его словами и, наконец, запихнув леденец за щеку, сказала:

– Ладно, мистер Зеллаби.

Зеллаби сделал шаг. На этот раз нога свободно преодолела невидимый барьер, в который только что упиралась.

– Спасибо, - произнес Зеллаби, вежливо наклонив голову.
– Идемте, Гейфорд.

Оставив позади болтающую ногами и грызущую леденец охранницу, мы углубились в лес.

– Это очень интересный вопрос, - заметил Зеллаби, - где именно проходит у них граница между индивидуальным и коллективным. И кажется, мне удалось немного продвинуться в его понимании. Свою конфету Ребенок, несомненно воспринимает индивидуально; но разрешение пройти, которое она нам дала, было коллективным, так же как и предшествующий ему запрет. Но если разум у них коллективный, что можно сказать об ощущениях, которые он получает? Неужели остальные Дети вместе с этой девочкой наслаждаются ее конфетой? Похоже, что нет, хотя они, наверняка з н а ю т о конфете и, может быть, даже з н а ю т ее вкус. Подобная проблема возникает, когда я показываю им фильмы или читаю лекции. Теоретически, если бы я работал лишь с двумя из них, все остальные знали бы тоже самое - так они, собственно, и учатся, это я вам уже говорил, - но на самом деле, если я приезжаю на Ферму, у меня всегда полный класс. Насколько я понимаю, они и при показе фильмов м о г л и б ы получить всю информацию от единственных представителей каждого пола; но, вероятно, при передаче зрительных ощущений что-то теряется, и каждый предпочитает увидеть фильм собственными глазами. По-видимому, их больше удовлетворяет индивидуальное восприятие картины. И отсюда вытекает целый ряд вопросов.

– Я могу в это поверить, - согласился я, - но все эти вопросы скорее чисто научные. Насколько я понимаю, главная проблема - сам факт их присутствия здесь, и ее с меня достаточно.

– О, - сказал Зеллаби.
– Но ведь сам факт нашего присутствия здесь порождает ту же проблему.

– Почему? Мы здесь появились в результате эволюции, но откуда взялись Дети?

– Не принимаете

ли вы теорию за доказанный факт, друг мой? Да, широко распространено м н е н и е, что м ы возникли на Земле в результате эволюции, и в качестве подтверждения опять же приводится м н е н и е, что существовало когда-то некое существо, которое было и нашим предком, и предком обезьян - это существо наши деды именовали "недостающим звеном". Однако в пользу его существования нет никаких удовлетворительных доказательств, и не было найдено никаких его следов. Это самое "недостающее звено" скорее можно считать некоей устраивающей всех метафорой. Можете ли вы себе представить, что все многообразие человеческих рас происходит от о д н о г о этого звена? Я не могу, как ни стараюсь. Я не могу представить существо, ведущее кочевой образ жизни и объединяющее в себе все черты, которые дали бы начало отличительным характеристикам каждой расы. Вообразите только число поколений, историю которых нам пришлось бы проследить, чтобы найти общего предка людей черных, белых, красных и желтых. После них должно было остаться бесчисленное количество следов, однако не удается найти практически ничего, кроме большого пробела. Мы, пожалуй, больше знаем об эпохе динозавров, чем об эпохе предполагаемой эволюции человека. Для лошади уже много лет назад построено полное эволюционное древо. Если бы можно было сделать то же для человека, это давно было бы сделано. А чем мы располагаем на самом деле? Очень немногим, жалкими разрозненными фрагментами. Никто не знает, каким образом они впишутся в общую картину эволюции, поскольку и самой картины нет только предположения. Вымершие "предки" человека связаны с нами, как мы - с Детьми...

Примерно с полчаса я выслушивал лекцию о совершенной неудовлетворительности теории происхождения человечества, пока Зеллаби, наконец, не извинился за то, что не может достаточно полно раскрыть тему, которую сперва намеревался изложить в нескольких фразах.

– Но, - добавил он, - надеюсь, вы поняли, что общепринятая теория содержит значительно больше пробелов, чем сути.

– Но если она действительно несостоятельна, что тогда?
– спросил я.

– Не знаю, - сказал Зеллаби, - но я отказываюсь соглашаться с плохой теорией только потому, что нет ничего лучшего. И я считаю, что отсутствие доказательств, которых - окажись теория верной - было бы полное изобилие, - лишний аргумент в пользу прямо противоположных выводов. Объективно, я расцениваю появление Детей как не намного более удивительный факт, чем появление человеческих рас, которые явно возникли вполне сформировавшимися, или, по крайней мере, без какихлибо признаков предшествующего развития.

Подобный вывод казался нетипичным для Зеллаби. Я полагал, что у него есть на этот счет собственная теория.

Зеллаби покачал головой.

– Нет, - честно сказал он. И добавил: - Можно, конечно, строить предположения, но без особого успеха - и порой это не слишком приятно. Например, меня как убежденного рационалиста, не слишком радует мысль, что, вполне возможно, наши судьбы вершит некая Внешняя Сила. Я смотрю на наш мир, и иногда он представляется мне довольно-таки запущенным испытательным полигоном. То там, то тут нам время от времени подбрасывают что-нибудь новенькое, чтобы посмотреть, как оно себя поведет среди нашей всеобщей тупости и беспорядка. Создателю интересно понаблюдать за своими творениями, как вы думаете?.. Выяснить, создал он на этот раз удачливого хищника, или очередную жертву; посмотреть, как развиваются более ранние модели и какие из них превратят жизнь остальных в сущий ад... Вы так не думаете? Что ж, как я уже сказал, подобные предположения могут быть весьма неприятны.

– Скажу вам как мужчина мужчине, Гордон, - заметил я, - вы не только много говорите, но говорите много бессмыслицы, хоть и облекаете ее в замысловатую форму. Слушателя это приводит в замешательство.

Зеллаби, похоже, обиделся.

– Дорогой мой друг, я всегда говорю только то, что имеет смысл. Это моя главная слабость. Нужно уметь различать содержимое от сосуда. Вы предпочитаете, чтобы я говорил тем не допускающим возражений тоном, который наши простодушные собратья, да поможет им Бог, считают гарантией искренности? Даже если бы я так и делал, вы все равно должны были бы оценить содержание моих слов.

– И все-таки я хотел бы знать, - твердо сказал я, - раз вы отрицаете эволюцию человечества, есть ли у вас какая-нибудь правдоподобная гипотеза взамен?

– Вам не нравятся мои рассуждения о Создателе? Мне тоже. Но у них есть то достоинство, что при одинаковой вероятности они намного более понятны, чем многие религиозные постулаты. И, когда я говорю "Создатель", я совсем не обязательно имею в виду некую личность. Скорее всего, это группа. Если бы группа наших собственных биологов и генетиков устроила свой полигон на каком-нибудь далеком острове, они бы много интересного почерпнули, наблюдая за межвидовой борьбой своих подопечных. А что такое, в конце концов, планета, как не остров во Вселенной? Но, как я уже сказал, мои рассуждения отнюдь не претендуют на то, чтобы называться теорией.