КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

— Лжешь! — крикнулъ Лихотинъ. — По глазамъ вижу, что лжешь. Вдомо ли теб, что за укрывательство и пристанодержательство бглыхъ подвергаешься ты уголовной отвтственности по всей строгости законовъ и что отвтственность сія весьма тяжкая?

— Сіе мн, сударь, вдомо.

— Ну, ладно, помни это. Веди по всмъ горницамъ, по всмъ закуткамъ и уголкамъ.

— Извольте жаловать за мною, сударь.

Приставъ, сопровождаемый своею свитой, пошелъ по комнатамъ. Въ опочивальн старушки, гд его встртила съ низкими поклонами Латухина, онъ перерылъ

все, даже въ платяной шкафъ заглянулъ. Поднялись и въ свтелку. Съ любопытствомъ и особымъ вниманіемъ посмотрлъ Лихотинъ на Надю, которая шила въ пяльцахъ, низко опустивъ голову.

— Это кто? — спросилъ онъ Латухина.

— Родственница наша, двица сиротка Марія, Маша, ваше высокоблагородіе.

— Паспортъ оной двицы имешь?

— Имемъ, сударь.

— Покажи!

Латухинъ сбгалъ внизъ и принесъ паспортъ Маши. Мелькомъ взглянулъ Лихотинъ на паспортъ и возвратилъ его Латухину.

— Не она? — спросилъ онъ у человка Скосырева, показывая на Надю.

— Никакъ нтъ, не эта, — отвтилъ тотъ.

Въ той свтелк, гд теперь вышивала Надя, помщались об двушки и убрать кровать скрывшейся Маши не пришло никому въ голову. Такъ и стояли об двственныя чистыя кроватки съ горками подушекъ, со стеганными одялами, съ ситцевыми пологами. Отъ вниманія Лихотина не ускользнули эти дв кровати.

— Ты гд почиваешь, двушка? — ласково спросилъ онъ у Нади, видимо пораженный ея красотой.

— Вотъ здсь...

— А эта кровать чья?

— Бываютъ, сударь, гостьи у насъ, изъ родни, — заговорилъ было Латухинъ, но Лихотинъ прикрикнулъ на него.

— Молчать, не у тебя спрашиваютъ!..

— Чья это кроватка то, двушка?

Над не трудно было уже подтвердить слова Латухина.

— Такъ, такъ, — усмхнулся Лихотинъ. — А можетъ быть тутъ бглая то Надежда и почиваетъ именно, ась? Надежду то спровадили, а кровать то убрать не поспли? Вороваты, да не больно... Такъ, что ли, двица прекрасная?

Надя молчала.

— Ну, что съ тобой длать? Поврю пока. Сперва вотъ поищу, потомъ поспрашиваю у челяди, а ежели не скажутъ, такъ и у тебя спрошу и ужъ по другому. Тогда заговоришь, все скажешь, ибо у меня есть мры понудительныя.

Приставъ обратился къ Латухину:

— Веди въ кухню, въ подвалъ, въ чуланы и не думай, что Лихотинъ не найдетъ. Вы меня, аршинники, знаю я, „Лихомъ одноглазымъ“ прозвали, такъ „Лихо“ я и есть, охъ, „Лихо“ для васъ большое!..

Вс отправились въ кухню тмъ же порядкомъ.

VIII.

Лихотинъ произвелъ самый тщательный обыскъ и перерылъ весь домъ, но бглой двки гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева нигд не нашелъ.

— Успли скрыть куда-нибудь, мошенники, спроворили! — проговорилъ приставъ, выходя на дворъ изъ какого то чуланчика и оглядывая всхъ обитателей купеческаго дома, стоявшихъ вокругъ съ выраженіемъ испуга и подобострастія на лицахъ. — Спроворили, анафемы, да не таковъ Лихотинъ, чтобы его одурачить можно. Знаю, что

двка была здсь, и найду!

Грозный приставъ оглядлъ всю челядь Латухина и остановилъ взглядъ на молоденькой бабенк-стряпух, которая особенно тревожно смотрла на него и дрожала всмъ тломъ. Эта бабенка показалась опытному въ дл розысковъ приставу наиболе удобною, какъ боле другихъ трусливая и, очевидно, по молодости лтъ, не привыкшая еще къ посщенію нежданныхъ гостей.

— У этихъ мордастыхъ разбойниковъ не скоро правды добьешся, — кивнулъ приставъ головою на „молодцовъ“, на работниковъ и на прочую челядь. — Подкуплены, задарены и шкура дубленая, а вотъ эта намъ скажетъ правду-матку.

Онъ указалъ хожалымъ на бабенку.

— Взять ее въ часть!

Бабенка взвизгнула и бросилась-было въ сторону, но хожалые схватили ее и мигомъ скрутили руки назадъ.

— Батюшка, кормилецъ, солнце красное, не погуби! — завизжала бабенка на весь дворъ. — Ой, не губи, кормилецъ, отпусти душеньку на покаяніе!

— Вотъ я теб покажу „душеньку“! — проговорилъ приставъ. — Какъ начнутъ тебя строчить съ двухъ сторонъ, такъ скажешь мн все, скажешь, куда хозяева бглую спрятали! Ребята, ведите ее въ часть и приготовьте тамъ все, а я сейчасъ буду.

Бабенка рванулась отъ хожалыхъ и упала приставу въ ноги.

— Охъ, помилуй, кормилецъ, не погуби! Все теб разскажу, во всемъ покаюсь! Недавно я у нихъ, семой день только живу, и слышала я отъ ребятъ, что скрывается-де у хозяевъ какая то двица и будутъ-де ту двицу нон искать, а посл того и повезли ту двицу куда то со двора дюжо спшно, въ Роговскую, слышь, куда то, работникъ Акимъ возилъ ее... Ничевошиньки больше я не знаю, кормилецъ, и не губи ты меня, не вынимай душеньки моей изъ тла гршнаго!..

Лицо пристава просвтлло.

— Ага, напалъ на слдъ! — весело проговорилъ онъ и окинулъ взглядомъ народъ. Поблднвшаго Акима не трудно было узнать среди прочихъ молодцовъ.

— Ты Акимъ? — грозно спросилъ у него приставъ.

— Такъ точно.

— Закладай лошадь сію минуту и вези меня въ Рогожскую, въ тотъ домъ, въ который ты двку возилъ.

— Я, ваше благородіе...

— Ну?

— Я ничего не знаю, не вдаю...

Не докончивъ начатой фразы, качнулся Акимъ всмъ корпусомъ отъ могучей руки Лихотина въ лосиной перчатк съ раструбомъ.

— Лошадь закладай, шельма, а то я теб вс зубы повышибу, шкуру съ затылка до пятъ сдеру!

Акимъ потупился, утеръ окрававленный носъ и пошелъ къ конюшн. Блдный, какъ полотно, стоялъ Иванъ Анемподистовичъ и курчавая голова его клонилась на грудь все боле и боле.

— Что, братъ, попался? — обратился къ нему Лихотинъ, приказавъ хожалымъ отпустить бабенку. — Теперь ау, не вывернешься, строго взыщется за укрывательство бглой, того гляди, что всмъ достояніемъ поплатишься.

— Ваше высокоблагородіе, не погубите, будьте отцомъ роднымъ, заставьте вчно Бога молить! — дрогнувшимъ голосомъ проговорилъ Латухинъ.