КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

Въ ту пору Пятницкою частью правилъ частный приставъ Аристархъ Венедиктовичъ Лихотинъ, гроза обывателей, громъ и молнія подчиненныхъ, образцовый служака. Громаднаго роста, рыжій и косой на одинъ глазъ, онъ былъ страшилищемъ для обывателей, имъ дтей пугали и звали его „Лихо одноглазое“. Разнаго рода темные люди, веселыя двицы, попавшіе въ немилость крпостные и тому подобный людъ дрожалъ при одномъ вид грознаго и всесильнаго пристава, да и очень богатые, но „не славные родомъ“ обыватели побаивались Лихотина, хотя и задобривали его частыми и обильными подарками. Власть пристава въ ту пору была очень велика, и съ ней приходилось считаться очень многимъ. Не надо забывать, что вс мелкія судебныя дла, вс взысканія, все то, что теперь вдается то мировыми судьями, то Окружнымъ Судомъ, то судебными приставами, въ ту пору вдались полиціей, а тлесныя наказанія практиковались очень широко, и приставъ могъ

безъ всякого суда „всыпать“ сотню лозановъ совершенно почтенному обывателю, его жен, дочери, кому угодно, если только человкъ не былъ, по закону, избавленъ отъ тлеснаго наказанія, а такихъ было немного, сравнительно. Мудрено было и жаловаться тогда на полицейскаго пристава человку несильному.

Мирно бесдовалъ за чайкомъ со своею матерью, съ Надеждой и Машей Иванъ Анемподистовичъ Латухинъ, только что вернувшись изъ лавки, какъ къ нему прибжалъ Шушеринъ.

— Прячь Машу! — крикнулъ управитель, вбгая въ горницу, запыхавшись и едва дыша. — Немедля ни мало прячь Машу, — сегодня же у васъ обыскъ будетъ!

Латухинъ поблднлъ, какъ полотно, и уронилъ на полъ росписное съ золотомъ блюдечко, облившись горячимъ чаемъ. Женщины вскрикнули и заплакали.

— Не до реву теперь, не до слезъ! — обратился къ нимъ Шушеринъ. — Не медля отправляйте куда-нибудь Машу, а то схватятъ ее...

— Батюшки, да что же это такое? — воскликнула старуха Латухина, всплеснувъ руками. — За что же мы погибать то должны?... Что случилось то, батюшка вы мой?

— Посл, посл узнаете, а теперь Машу спасайте. Одвайся, двица, не медля ни минуты и бги куда-нибудь къ знакомымъ, ночуй тамъ, живи, пока не извстимъ тебя...

— И Надюш надо бжать? — дрожащимъ голосомъ спросилъ Латухинъ.

— Не надо, она за племянницу вашу Марію сойдетъ, какъ Маша сошла за нее. Живо отправляйте Машу, живо!...

Надя и старуха Латухина бросились снаряжать Машу, чтобы отправить ее въ Рогожскую къ родственникамъ, а Шушеринъ, въ изнеможеніи опустившись на стулъ и вытирая лобъ клтчатымъ фуляровымъ платкомъ, принялся разсказывать Ивану Анемподистовичу все дло.

Все вышло совершенно неожиданно для Шушерина: „на каждаго мудреца довольно простоты“, — говорилъ теперь онъ. Онъ разсчитывалъ, что Маша не понравится Павлу Борисовичу, и, какъ мнимая Надежда, получитъ вольную немедленно. Вышло не такъ, но и тогда Шушеринъ не испугался и не струсилъ. Онъ устроилъ побгъ Маши и полагалъ, что дло о ней пойдетъ, какъ и въ бывавшихъ до сихъ поръ случаяхъ побга, обычнымъ порядкомъ, то есть черезъ него, Шушерина. Пока судъ да дло, пока переписки, отписки, донесенія и справки, Шушеринъ успетъ склонить барина дать вольную Надежд: все зависитъ отъ случая, отъ доброй минуты, отъ того, чтобы попасть къ барину, что называется, „въ часъ“, но Шушеринъ опустилъ изъ виду то обстоятельство, что горячій, вспыльчивый и своенравный Павелъ Борисовичъ терпть не могъ лжи, „подвоха“, игры въ темную. „Укради, возьми взятку, наживи, но скажи мн!“ — часто говаривалъ Павелъ Борисовичъ. Чистосердечно покаявшагося раба онъ прощалъ иногда и за очень большую вину, жестоко наказывая и за малую, если рабъ обманывалъ барина, продавалъ его или не умлъ цнить барской милости. Эти черты характера Павла Борисовича были хорошо извстны Шушерину и случалось, что управитель выпрашивалъ вольную какому нибудь богатому мужику или разжившемуся на оброк дворовому, говоря, что отпускаемый на волю „благодаритъ“ его, Шушерина, золотыми часами, серебрянымъ сервизомъ, деньгами, дорогою шубой и тому подобное. Баринъ смотрлъ на подарокъ, полученный Шушеринымъ, шутя называлъ его „воромъ“ и длалъ по его. Въ данномъ случа Шушеринъ поступилъ бы такъ же, можетъ быть, но онъ боялся показать Павлу Борисовичу Надю и придумалъ „комедь“. „Комедь“ не удалась и надо было умло, ловко расхлебать заварившуюся кашу. Шушеринъ успокоилъ, какъ могъ, старуху Латухину и принялся развивать передъ нею и передъ Иваномъ Анемподистовичемъ планъ своихъ дйствій, когда Маша удалилась въ сопровожденіи стряпухи къ родственникамъ.

Планъ былъ таковъ: двушку у Латухина не найдутъ, Надя будетъ выдана за родственницу Машу, и приставу въ голову не придетъ, что эта Надя, хладнокровно вышивающая въ пяльцахъ, есть та самая бглая крпостная двка, которую разыскиваютъ. Приставъ извститъ помщика бумагой, что въ указанномъ мст бглой нтъ, и розыски пойдутъ своимъ чередомъ, „долгимъ порядкомъ“, то есть начнется переписка съ исправниками, со становыми, пойдутъ „публики“ въ „Сенатскихъ Вдомостяхъ“ и такъ дале, а въ это время Шушеринъ успетъ склонить барина дать вольную, ибо все зависитъ отъ часа. На великое благо Латухина Павелъ Борисовичъ влюбился въ Коровайцеву и думаетъ увезти ее, — это Шушерину извстно, — если онъ увезетъ ее, будетъ обладать ею, такъ нечего и сомнваться,

что Надя будетъ отпущена на волю: въ періодъ влюбленности Павелъ Борисовичъ вниманія не обращаетъ на своихъ крпостныхъ красавицъ, даже хоръ въ это время живетъ въ загон, даже красавица Наташа не видитъ ясныхъ очей своего барина и попадаетъ въ цпкія руки Матрены, находится въ опал и терпливо ждетъ перемны въ барин.

Все это успокоило Латухиныхъ, и старушка плакала больше по бабьей привычк „повыть“, чмъ по необходимости. Надя, блдная, но покойная по наружному виду, сидла въ своей свтлиц за пяльцами. Одтая въ кисейное платье, выхоленная, „манерная“, она совсмъ не была похожа на дворовую двку и представляла собою образцовый типъ купеческой двицы изъ очень зажиточнаго дома. Паспортъ Маши, со стереотипными примтами, врод: носъ прямой, подбородокъ круглый, глаза обыкновенные, лицо чистое — совершенно подходилъ къ ней.

— Не бойтесъ, говорю вамъ, не бойтесь! — повторялъ Шушеринъ. — Ежели мы промахнулись немного, такъ это бда поправимая, все въ нашихъ рукахъ.

Съ мольбою смотрлъ на него Латухинъ, страдая невыносимо. Старуха мать рвала на части его сердце, говоря сквозь слезы:

— Отъ какихъ невстъ отказывался, какими двушками брезговалъ, а теперь на вотъ поди, какое горе на домъ нашъ накачалъ! Отъ одного срама да отъ ужасти въ гробъ сляжешь.

Полиція придетъ, обыскъ будутъ длать... Немудрено и до тюрьмы дойти съ такими длами... А найдутъ ежели Надежду, схватятъ? Что въ т поры будетъ съ тобой? Я, и то привыкла къ ней, полюбила ее, мн и то тяжко будетъ, какъ схватятъ ее, поведутъ, какъ узнаю я, что холопы барскіе на конюшн либо въ застольной терзать ее будутъ, тло блое рвать, а потомъ въ деревню, въ скотницы, на муку, на потху какой нибудь бабы пьяной отдадутъ!..

— Маменька, не терзайте вы меня такими рчами! — вскрикивалъ Иванъ Анемподистовичъ, хватаясь за голову. — Легче мн побои тяжкіе перенести, чмъ рчи эти! Не терзайте вы и себя, на Господа Милосердаго надйтесь. Доведись до чего нибудь такого, такъ я самъ къ барину пойду, въ ноги ему упаду, вымолю Надюшу. Вдь человкъ же онъ, есть же у него сердце и душа! Господи!

Успокоивъ кое какъ Латухиныхъ и увривъ ихъ, что все кончится благополучно, Шушеринъ удалился. Не прошло и получаса посл его ухода, какъ грозная всть — „полиція нагрянула!“ — пролетла по дому. Надо вообразить живущимъ себя въ ту пору, чтобы понять весь ужасъ обитателей мирнаго купеческаго дома, навщеннаго полиціей, да еще въ лиц такого грознаго представителя ея, какимъ былъ Лихотинъ. Все замерло отъ ужаса, все дрогнуло и попряталось по угламъ и щелямъ. Старуха Латухина пала передъ иконами въ своей горниц; Иванъ Анемподистовичъ стоялъ въ зал, дрожа всмъ тломъ; какъ мраморное изваяніе сидла красавица Надя въ своей свтлиц за пяльцами, схватившись руками за ихъ раму и не дыша, не двигаясь ни единымъ членомъ, близкая къ обмороку.

Поставивъ у воротъ двухъ „хожалыхъ“, приставъ вошелъ во дворъ и поднялся по лстниц, сопровождаемый квартальнымъ, двумя „подчасками“ изъ евреевъ-кантонистовъ [9] и лакеемъ Скосырева. Громыхая громадными тяжелыми ботфортами, въ шляп трехуголк, надтой „съ поля“, то есть поперегъ, какъ тогда носили, въ плащ, накинутомъ поверхъ мундира, вошелъ Лихотинъ въ залу, держась лвою рукой за эфесъ длинной шпаги, а правую засунувъ за бортъ мундира. Чуть не до низкаго потолка касался головою громадный Лихотинъ; рябоватое лицо его багроваго цвта было чисто выбрито и только на щекахъ, около ушей, торчали короткіе щетинистые бакенбарды рыжаго цвта; густыя брови были сдвинуты, и изъ-подъ нихъ грозно и пытливо смотрли косые глаза, умющіе видть лучше любыхъ некосыхъ и приводившіе въ дрожь самыхъ смлыхъ людей.

9

КАНТОНИСТЫ, в 1805—56 гг. название в России несовершеннолетних солдатских сыновей, числившихся с рождения за военным ведомством, а также взятых принудительно в кантонисты малолетних бродяг, детей евреев, раскольников, польских повстанцев, цыган и прочих. Евреи, согласно указу императора Николая I о введении для них натуральной воинской повинности (26 августа 1827), принимались к призыву с 12 лет.

— Ты купецъ Иванъ Анемподистовъ Латухинъ? — грозно спросилъ приставъ хриплымъ басомъ, хотя зналъ Латухина хорошо, какъ своего обывателя, какъ усерднаго и хорошаго данника.

— Такъ точно, ваше высокоблагородіе, я, — довольно покойно отвтилъ Латухинъ, совладвши съ собою.

— По показанію дворянина, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева, у тебя въ дом находится крпостная двка его, Скосырева, Надежда, гд она?

— Таковой у меня въ дом, ваше высокоблагородіе, нтъ и не было.