КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

— Мн? — съ худо скрываемою улыбкой спросила Катерина Андреевна, забавляясь смущеніемъ удалого гусара.

— Кому угодно-съ, кому вы прикажете.

Черемисовъ всталъ и положительно не зналъ, что длать. „Напиться бы теперь въ лоскъ, до положенія ризъ!“ — съ тоскою подумалъ онъ и стоялъ, какъ школьникъ передъ учителемъ.

Дверь изъ сосдней комнаты пріотворилась, и высунулась голова Скворчика, преобразившагося до полной неузнаваемости. Его борода, краса кучерскихъ бородъ, пала по непреклонной барской вол подъ бритвой цирульника и на красномъ широкоскуломъ лиц торчали лишь громадные щетинистые усы; курчавые волосы были острижены подъ гребенку; на богатырскія плечи съ трудомъ была натянута гусарская венгерка. Онъ

былъ похожъ на избалованнаго, давно отвыкшаго отъ военной школы и выправки денщика, знающаго боле теплую постель, повозку, барскіе сапоги и походную кухню, чмъ строеваго коня и саблю.

— Баринъ... ваше благородіе! — тихонько позвалъ онъ Черемисова.

— Pardnso! — поклонился тотъ хозяйк и вышелъ къ Скворчику.

— Пора, баринъ!

— Пора?

— Пора. Дворню я напоилъ, всю баклажку выпоилъ и бутылкой рому лакъ навелъ. Кто дрыхнетъ ужь, а кто лыка не вяжетъ. Сашка съ тройкой на двор, и ворота отворены, и тройка съ ребятами за околицей, ежели погоня будетъ. Людишки то сказываютъ, что баринъ ихній сейчасъ долженъ быть, съ охоты де прідетъ. Тогда, сударь, трудне будетъ.

Черемисовъ, до боли теребилъ усы.

— Борьба все же должна быть? — спросилъ онъ.

— Никакъ нтъ, я такъ полагаю. Вс пьяны въ домишк то, не образумятся, а ежели на двор, такъ и некому остановить.

— Тебя не признали?

— Никакъ нтъ. Кто-жь теперича можетъ признать меня? Мать родная, и та не узнала бы. Тутъ, ваше благородіе, двка одна за нами увяжется, ее можно, чай, прихватить.

— Какая двка?

— Горничная барынина, Глашка. Старая такая вдьма, и умная шельма, ловкая. Какъ началъ я дворню спаивать, такъ двка эта сразу смекнула, что не спроста, да и меня она признала, проклятая, такая дотошная! По перстеньку на мизинц признала. „Вы, говоритъ, кучеръ барина Скосырева и не зря такую машкараду устроили. Я, говоритъ, пить дворн не позволю и сичасъ на деревню пошлю за народомъ, а вотъ ежели меня въ компанію возьмете — дйствуйте“. Ну, а я все ей и сказалъ.

— Ну, и что же?

— Обрадовалась. „Чудесно, говоритъ, нашей барын будетъ у Скосырева господина, а тутъ, говоритъ, ей не мсто“. Сказала это такъ и сама принялась моею водкой дворню угощать, а сама не пьетъ. Теперича сидитъ на рундучк въ лакейской и узелокъ держитъ, — барынины вещи кое какія захватила, надо, говоритъ, на первоо время.

— Такъ, стало быть, все готово?

— Все-съ. Надо торопиться, а то прідетъ баринъ, такъ пожалуй и безъ смертоубійства не обойдется.

Черемисовъ подумалъ одну минуту.

— Такъ ступай же, бери барыню, а я въ саняхъ буду, — ршительно сказалъ онъ, пристегнулъ саблю, которая стояла тутъ же въ углу, накинулъ свою дорожную медвжью шубу и быстро вышелъ черезъ темныя сни на дворъ. Лихая тройка, не знающая устали, стояла неподалеку отъ такъ называемаго „краснаго“ крыльца и погромыхивала бубенцами. Помощникъ Скворчика, молодой кучеръ Сашка, сидлъ на козлахъ широкихъ саней, готовый гакнуть на лошадей каждую минуту. У воротъ стояли въ тни запорошенныхъ снгомъ ракитъ еще два молодца, а издали, отъ барской риги, чуть слышно доносилось пофыркиванье другой тройки съ народомъ. Черемисовъ подошелъ къ санямъ и позвалъ стоявшихъ у воротъ ребятъ.

— Какъ выдемъ со двора, такъ сію же секунду ворота на запоръ, а сами на ту вонъ тройку и за нами, приказалъ онъ. — Близко не позжайте, держитесь шаговъ на триста и, въ случа погони, нагайками бейте, кулаками, а чтобы смертнаго боя не было.

— Да не догнать имъ, сударь, — отвтилъ одинъ. — Гд-жь нашихъ коней догнать? При томъ же пьяны вс, лыка не вяжутъ.

— Ну, тмъ лучше. Ступайте.

Катерина Андреевна, оставшись одна, сперва улыбнулась, потомъ задумалась. Ей забавнымъ казалось смущеніе гусара, взявшаго на себя роль повреннаго, но затмъ она поняла, что все это оскорбительно для нея, что къ замужнимъ женщинамъ съ такими порученіями не

здятъ. Она подивилась на Скосырева, котораго знала за человка свтскаго, и удивлялась, что онъ выбралъ такой способъ для объясненія въ любви. Потомъ ей представился этотъ Скосыревъ, влюбленный въ нее. Она его пожалла и глубоко вздохнула. Вдь и онъ ей любъ, очень любъ, но... Надъ этимъ „но“ Катерина Андреевна думала и ране и пришла къ тому заключенію, что все это надо забыть, бросить. Въ ту пору Пушкинская Татьяна, сказавшая Онгину: „я другому отдана и буду вкъ ему врна“, не была еще знакома нашимъ узднымъ дамамъ, но принципы Татьяны были прочны среди этихъ дамъ, и он, за небольшими исключеніями, отвтили бы своимъ поклонникамъ такими же словами. Такими словами отвтила бы и Катерина Андреевна Скосыреву, объяснись онъ ей въ любви, но въ сердц ея билась любовь къ этому Скосыреву, а одинокое, скучное житье въ глухой деревушк, игра въ карты съ Глафирой, надзоръ за двушками, плетущими никому не нужныя кружева, приготовленіе соленья и варенья, вызды къ такимъ же сренькимъ сосдямъ надоли ей и пылкая душа просила иной жизни.

Она вздохнула нсколько разъ, и хорошенькое личико ея затуманилось.

— Но что же это гость не возвращается? Это вдь невжливо съ его стороны, — вышелъ, вызванный денщикомъ, и не возвращается!...

Дверь отворилась и на порог показалась могучая фигура Скворчика. Онъ какъ-то загадочно улыбался и держалъ на рук богатый салопъ собольяго мха, крытый малиновымъ бархатомъ. Что это значитъ?...

— Пора, сударыня, пожалуйте, — проговорилъ Скворчикъ, распахивая салопъ.

— Пора? — съ изумленіемъ переспросила Катерина Андреевна. — Пожаловать?... куда пожаловать? Что ты говоришь, любезный?

— хать, стало быть, пора, баринъ ожидаетъ. Пожалуйте.

Скворчикъ сдлалъ два шага впередъ.

— Да что ты говоришь? Что такое?

Катерина Андреевна поднялась съ мста, тревожно уже смотря на Скворчика.

— Глафира, Глафира! — крикнула она. — Степанъ, Мишка!

Гробовое молчаніе было ей отвтомъ.

— Глафира!

— Э, барыня, что тутъ съ тобой разговаривать! — крикнулъ Скворчикъ, быстро подошелъ къ Катерин Андреевн, запахнулъ ее салопомъ съ головою, такъ что она пискнуть не успла, подхватилъ какъ ребенка, какъ перышко, и выбжалъ сперва въ сосднюю комнату, потомъ въ лакейскую, а потомъ и въ сни. Одтая въ шубу, Глафира присоединилась къ нему и заботливо завертывала полами салопа ножки барыни въ блыхъ чулочкахъ и крохотныхъ туфелькахъ. Слабо билась въ желзныхъ объятіяхъ Скворчика Катерина Андреевна и глухо, почти неслышно звала на помощь, крпко закутанная салопомъ. Черемисовъ принялъ ее, положилъ въ сани, закинулъ медвжьей полостью, вскочилъ въ сани самъ и крикнулъ:

— Пошелъ!

Завизжали по снгу полозья, звякнули бубенцы, и тройка съ мста тронула рысью. На ходу уже швырнулъ Скворчикъ въ сани Глафиру и самъ вскочилъ на козлы.

— Пусти! — крикнулъ онъ Сашк, взялъ возжи, тряхнулъ ими, отвелъ правую руку въ сторону и гаркнулъ на лошадей съ молодецкимъ посвистомъ. Тройка подхватила и понеслась по хорошо укатанной дорог, какъ вихорь. Позади загремла бубенцами другая тройка.

— Встрча, Скворчикъ, — замтилъ Сашка, вглядываясь въ морозную туманную даль. Кто то одиночкой детъ:

— Это здшній баринъ ползетъ съ охоты. Сичасъ сшибу его. Эхъ вы, варвары, поддай, голубчики!

— Право! — крикнулъ тревожный голосъ изъ встрчныхъ саней, и одиночка быстро принялась сворачивать съ дороги.

— Лво! — насмшливо отвчалъ Скворчикъ, забралъ лошадей въ сторону и со всего разлета бшено скачущей тройки хватилъ санями по оглоблямъ и по маленькимъ санкамъ встрчныхъ. Лошадка ихъ оступилась, метнулась и упала въ снгъ, а изъ перекувырнувшихся саней вылетли и кучеръ, и сдокъ.

— Анаемы, чортъ васъ несетъ, разбойниковъ! — раздались сзади голоса, но Скворчикъ мчался ужь по дорог, съ хохотомъ оглядываясь назадъ.