КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)
Шрифт:
Катерина Андреевна смотрла на все и думала свои думы.
Точно во сн прошли цлыя сутки. Ее увезли. Богатый, избалованный и этимъ богатствомъ и лестью, и всею жизнью баринъ, не знающій границъ своихъ желаній, самовольно увезъ ее, и вотъ она въ его власти. Онъ ршился на поступокъ отчаянный, дерзкій, ршился на такой поступокъ, отвтственности за который онъ не избгнетъ, не смотря ни на богатство, ни на связи, не говоря уже о томъ, что мужъ похищенной жены явится грознымъ мстителемъ. Звачитъ, очень любитъ Катерину Андреевну Скосыревъ. Онъ страшно рискнулъ, ршившись на отчаянный поступокъ этотъ, а вдь онъ богатъ, передъ нимъ дорога, передъ нимъ жизнь, полная наслажденій, радостей, а такую жизнь есть основаніе поберечь. Да, значитъ, онъ очень любитъ. За него пошла бы первая красавица Москвы, богатая, родовитая; за нимъ ухаживали
Вотъ онъ прідетъ сейчасъ, войдетъ, конечно. Что ему сказать? Какъ его встртить?
Катерина Андреевна поежила плечиками, словно ей холодно стало, и улыбнулась.
Она сама любитъ его, очень любитъ, съ перваго раза произвелъ онъ на нее впечатлніе, но вдь она замужемъ. При мысл о муж Катерин Андреевн стало немножко грустно. Бдный онъ!... Что то онъ длаетъ теперь? Пріхалъ, узналъ страшную новость, да такъ, чай, брякнулся объ полъ. Ему и въ голову не придетъ, что жену увезли силой, онъ подумаетъ, что она убжала. Прислуга видла гусара Черемисова, и Лука Осиповичъ поскачетъ къ этому гусару, вызоветъ на дуэль, пожалуй, убьетъ и безъ всякой дуэли, — онъ человкъ добрый, душевный, но онъ вспыльчивъ, горячъ, ему удержу нтъ, когда онъ разсердится. Ну, а потомъ? Потомъ онъ узнаетъ правду и подетъ къ Скосыреву. Опять дуэль...
Катерина Андреевна вообразила картину этой дуэли, и вздрогнула, когда въ воображеніи ея Скосыревъ представился окровавленнымъ, убитымъ. Увы, мужа такимъ она но представляла и не жалла его?. . Очень ужь онъ „сръ“, какъ выражалась нсколько разъ Глафира въ интимныхъ бесдахъ съ барыней. Именно сръ, простъ очень. Тяжелая армейская служба, походы, казармы, стоянки по деревнямъ, недостатокъ средствъ наложили на него печать угрюмости, дикости, неуклюжести, а потомъ, когда службу въ кавалеріи пришлось бросить за недостаткомъ средствъ, пошла суровая трудовая жизнь въ деревн, работа чуть не наравн съ мужикомъ, скопидомство, лишенія, а для увеличенія средствъ къ жизни приходилось служить по выборамъ, для чего необходимо было ухаживать за дворянами-избирателями, за вліятельными людьми въ узд; это клало отпечатокъ нкотораго приниженія, раболпства, чуждаго природ Луки Осиповича, то есть приходилось ломать себя, а это, конечно, раздражало и портило характеръ. Веселаго въ жизни съ мужемъ Катерина Андреевна не находила, а пламенная любовь его только тяготила ее. Ей было жаль своей „загубленной“ жизни, а о томъ, что ея жизнь загублена, ей твердили и уздныя дамы, и франты, за нею ухаживающіе, и Глафира, особенно — Глафира. Такой ли жизни была она достойна по своей красот! Ей бы вотъ это имніе, этотъ вотъ домъ, тысячи душъ крестьянъ, блескъ, роскошь, наслажденія... Да, но она вдь не бросила мужа, ни разу не подавала даже повода быть недовольнымъ ею, ревновать ее, и если теперь она въ этомъ дом Павла Борисовича Скосырева, то не по своей вол. Что же ей длать? Кричать, бить стекла, звать на помощь? Изъ этого ровно ничего не выйдетъ, это будетъ только смшно. Ну, а если онъ войдетъ къ ней, что ему сказать? О, она встртитъ его ледянымъ холодомъ, она постоитъ за свою честь! Если онъ позволитъ какое нибудь насиліе, то она, какъ львица, будетъ защищать себя. Она задавитъ его, своею длинною косой, какъ это она читала въ какомъ то восточномъ роман. Тамъ красавица невольница такимъ образомъ задушила взявшаго ее въ плнъ пашу, любя какого то грузинскаго князя красавца. Въ роман съ плнницы содрали кожу и посл этой пытки убійцу паши зашили въ мшокъ и бросили въ море. Да, но вдь это гд то въ Турціи, а здсь кожу не сдерутъ и въ море не бросятъ. Пожалуй, нтъ надобности и косой душить: во-первыхъ, Павелъ Борисовичъ не скверный старый паша, а вовторыхъ, нтъ никакого грузинскаго князя, ради котораго можно было бы такъ отчаянно защищать свою честь...
— дутъ! — крикнула Глафира, вбгая въ комнату.
Катерина Андреевна вздрогнула и очнулась отъ своихъ думъ.
— Фу, какъ ты напугала меня, глупая! — проговорила она. — Кто детъ? Чего ты, какъ бшеная, вбжала и кричишь?
— Баринъ здшній дутъ!
Катерина
Шестерикъ вороныхъ лошадей съ двумя форрейторами маршъ-маршемъ мчалъ тяжелый закрытый возокъ. На козлахъ съ кучеромъ сидль саженный гайдукъ въ синей черкеск, въ папах съ краснымъ верхомъ. Тройка срыхъ лошадей, запряженная въ сани, едва поспвала сзади, везя Скворчика, Порфирія и двухъ егерей, встртившихъ барина на ближайшей станціи.
Возокъ описалъ полукругъ по широкому двору, мимо высыпавшей дворни, и остановился у параднаго крыльца, на нижней ступеньк котораго безъ шапокъ стояли управляющій, дворецкій и два лакея.
Гайдукъ на ходу спрыгнулъ съ козелъ и отворилъ дверцу возка. Въ дорогой собольей шуб, въ какой то ушастой шапк изъ коричневаго трипа вышелъ Павелъ Борисовичъ, далъ поцловать руку управителю, кивнувъ головой на поклоны дворни и направился въ комнаты.
— Непремнно сюда сейчасъ придутъ, — замтила Глафира.
— Ты думаешь? — спросила Катерина Андреевна.
— Непремнно войдутъ.
Катерина Андреевна подошла къ зеркалу, поправила прическу, кружевной воротничекъ и постаралась придать своему лицу выраженіе строгости. Это выраженіе ей не удалось, и она попробовала сдлать его только печальнымъ. О, наука владть лицомъ далась Катерин Андреевн, не даромъ въ ней текла польская кровь. Впрочемъ, наука эта дается женщинамъ всхъ націй, особенно когда он любятъ и хотятъ, чтобы ихъ любили.
— Подай мн мою накидку, свжо здсь, — приказала Катерина Андреевна, и Глафира подала барын ту самую накидку изъ синяго бархата на бличьемъ мху, опушенную горностаемъ, въ которой она приняла Черемисова и въ которой была увезена. Накидка эта очень шла къ ней, какъ вообще идетъ бархатъ и горностай къ блондинкамъ. Не успла еще Катерина Андреевна завязать на груди шелковые блые шнурки, которыми поддерживалась накидка, какъ въ комнату вошла Матрена. Поклонившись барын, она тономъ какой-нибудь плохой актрисы, изображающей придворную даму, проговорила:
— Господинъ мой, Павелъ Борисовичъ приказали спросить васъ, сударыня, могутъ ли они войти къ вамъ засвидтельствовать почтеніе?
Катерина Андреевна колебалась одну минуту и отвтила:
— Проси.
— Они при семъ извиняются, что войдутъ въ дорожномъ костюм.
— Проси.
Съ поклономъ той же „придворной дамы“ Матрена удалилась.
— Мн уйти, матушка барыня? — спросила Глафира.
— Оставайся тутъ.
Дверь отворилась, невидимыми руками, на об половинки, и вошелъ Павелъ Борисовичъ, одтый въ венгерку изъ сраго бархата со шнурами, въ рейтузы и высокіе сапоги, отороченные мхомъ. Сдлавъ два шага отъ двери, онъ низко поклонился Катерин Андреевн.
— Простите, что я, не умя преодолть желанія тотъ же часъ видть васъ, вхожу по дорожному, — проговорилъ онъ.
— Вы здсь въ своемъ дом и вольны длать, что вамъ угодно, — отвтила Катерина Андреевна, опустивъ глаза и нервно перебирая пальцами кисти блыхъ шнурковъ накидки. — Я вдь не гостья здсь...
Павелъ Борисовичъ взглянулъ на Глафиру.
— Катерина Андреевна, вы позволите поговорить съ вами t^ete-`a-t^ete?
Катерина Андреевна пожала однимъ плечикомъ.
— Зачмъ вы все это спрашиваете? Не вольны ли вы длать здсь все, что пожелаете? У плнницъ не спрашиваютъ, a повелваютъ ими.
— Но я спрашиваю васъ... Я умоляю васъ позволить мн сказать вамъ два слова наедин.
Катерина Андреевна опять пожала плечикомъ.
— Извольте. Глафира, оставь насъ и побудь за дверью.
Глафира поклонилась и вышла. Она притворила за собою дверь и присла на стулъ въ сосдней комнат, нчто въ род пріемной. Тотъ самый гайдукъ, который сидлъ на козлахъ, но уже одтый въ куртку и въ широкія казацкія шаровары съ красными лампасами, подошелъ къ ней.
— Внизу подожди, — сказалъ онъ ей. — Баринъ скажетъ, когда теб войти.
Глафира съ величіемъ истый фаворитики барыни взглянула на гайдука.
— Уходи, голубчикъ, не твое дло, — проговорила она.
— Вотъ сколь вы глупы! — покачалъ головою гайдукъ. — Вдь баринъ приказалъ такъ. Нешто я отъ себя это вамъ говорю?
— Вамъ баринъ приказалъ, а мн моя барыня, ее я и слушаюсь.
— И не пойдете?
— И не пойду.
Въ одинъ мигъ саженный гайдукъ зажалъ широчайшею ладонью своей ротъ Глафиры, какъ пластыремъ заклеилъ, а другою рукой подхватилъ ее, вскинулъ подъ мышку и вынесъ изъ комнаты, а потомъ по лстниц внизъ. Глафира даже и не пикнула, только раза два помахала руками.