КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Пазухин Алексей Михайлович

Низко кланяясь Павлу Борисовичу, вышелъ счастливый Латухинъ.

— На свадьбу насъ позови! — крикнулъ ему въ догонку Черемисовъ.

Только что затворилась за Латухинымъ дверь, какъ Павелъ Борисовичъ снова бросился обнимать Черемисова.

— Никогда, Аркадій, я не забуду твоей услуги, никогда! — говорилъ онъ, цлуя пріятеля и пожимая ему руку. — Разскажи же какъ было все? Какъ чувствуетъ себя Катерина Андреевна? Что она говоритъ?

Черемисовъ подробно разсказалъ о похищеніи Коровайцевой, восхваляя удаль и находчивость Скворчика.

— Привезли мы ее въ Лаврики и сдали Матрон и ухавшей съ Катериной Андреевной добровольно двк. Ну, конечно, были слезы, угрозы, истерика, а въ конц концовъ красавица, думается мн, рада этому приключенію.

—

Рада?

— Думаю. Во первыхъ, я убжденъ, что ты нравишься ей, а во вторыхъ, ей Богу, женщины любятъ такія приключенія, особенно женщины съ темпераментомъ Катерины Андреевны. У нея въ жилахъ польская кровь, она огневая, а жизнь въ хуторишк съ этимъ медвдемъ ей не понутру. Поврь, что кончится тмъ, что она полюбитъ тебя и будетъ твоею по доброй вол.

Скосыревъ ходилъ по комнат большими шагами.

— Мужъ не узнаетъ, что она у меня? — спросилъ онъ.

— И въ голову ему не придетъ. Не сегодня, такъ завтра онъ прискачетъ въ Москву, будетъ искать меня, вызоветъ на дуэль...

— Ты будешь подвергаться изъ за меня опасности, — замтилъ Павелъ Борисовичъ.

— Удивительное дло! Не все ли мн равно, изъ за кого подвергаться опасности? Очень даже радъ. Во всякомъ случа веселе умереть на дуэли, чмъ отъ какой нибудь лихорадки или горячки. Ты пожалуйста не придавай значенія моему „подвигу“ — пустое дло, не боле.

Посл ужина съ громаднымъ количествомъ вина, Черемисовъ бросился въ постель и сію же минуту заснулъ, какъ убитый, а Павелъ Борисовичъ, сдавъ управленіе домомъ Шушерину, поскакалъ въ „Лаврики“.

Во второмъ этаж громаднаго барскаго дома въ сельц „Лаврики“, въ помщеніи, которое занимала когда то покойная мать Павла Борисовича, поселилась Катерина Андреевна. Глафира находилась при ней; Матрена, какъ сторожевой песъ, спала на полу у двери отведенной для подневольной гостьи комнаты; Порфирій былъ помщенъ въ передней, съ приказомъ никуда не отлучаться и никого въ верхній этажъ не пускать. Почтительная съ гостьей до раболпства, Матрена услуживала ей, глядла ей въ глаза, поминутно справлялась, не нужно ли ей чего, но смотрла такими глазами, что въ нихъ видна была ршимость каждую же минуту употребить насиліе и власть, еслибъ Катерина Андреевна задумала проявить желаніе уйти изъ дому или даже сойти внизъ. Молодая женщина понимала это и не пыталась показывать свою самостоятельность. Она поплакала, два раза упала въ обморокъ, потомъ крпко заснула на лебяжьемъ пуховик подъ бархатнымъ на пушистой лисиц одял, попросила, проснувшись, теплой воды, вымылась, надла свжее блье, захваченное предусмотрительною Глафирой, и спросила чаю и покушать.

Какъ по щучьему велнью, какъ въ замк сказочнаго Черномора, въ нсколько минутъ появился въ сосдней съ опочивальной комнат столъ съ серебрянымъ самоваромъ и съ дорогимъ севрскимъ сервизомъ, яйца въ смятку, цыплята, пирожки, красное вино, сливки, варенье. Даже любимые Катериной Андреевной крендельки съ миндалемъ и изюмомъ были тутъ; это ужъ Глафира позаботилась и сама разсказала повару, какъ именно сдлать эти крендельки. Такихъ цыплятъ, пирожковъ, рыбы въ какомъ то душистомъ соус и такого вина Катерина Андреевна давно не кушала, вроятно, даже никогда. Свжая посл сна и ванны, отдохнувшая, немного озабоченная, но не печальная, вышла она къ чаю и сла за самоваръ. Глафира длала ей тартинки, Матрена, въ дорогомъ шерстяномъ плать, похожая на купчиху или на помщицу средней руки, стояла у дверей.

Катерина Андреевна отвтила на поклонъ своей тюремницы и сказала ей:

— Я хочу остаться съ моею двушкой.

— Слушаю, матушка барыня, — низко поклонилась Матрена. — Если будетъ что нибудь угодно, такъ я тутъ вотъ буду, извольте только крикнуть.

Матрена поклонилась еще разъ и вышла.

Съ аппетитомъ покушавъ и выпивъ стаканъ душистаго вина, Катерина Андреевна принялась за чай.

— Точно во сн все, Глафира, — обратилась она къ своей наперсниц, которая

стояла около стола, поджавъ руки.

— Именно словно во сн, золото вы наше! — запла Глафира. — Подхватили, посадили и увезли! Въ полонъ взяли, одно слово?

— Вдь это насиліе, разбой.

Глафира промолчала на это.

— Разбой, говорю, это, — повторила Катерина Андреевна.

— Да что же имъ длать то, барину здшнему, Скосыреву господину, ежели они столь сильно влюбимшись въ васъ, нашу красавицу? — проговорила Глафира. — Изъ-за любви то, солнце вы наше красное, и убійства бываютъ, и все. Любовь то, матушка, зла.

— Да я то его не люблю, я то не желаю его любви!

Глафира опять помолчала, подошла къ столу и тронула блую, какъ снгъ, тонкую камчатскую скатерть, съ вышитымъ на углу вензелемъ и гербомъ Скосырева.

— Богатство то какое во всемъ, Господи! — проговорила она. — Блье-ли, посуда-ли, — серебро-ли — на отличку все! Перинка, на которой вы почивали, изъ лебяжьяго пуха вся, одяло заграничнаго бархата, а въ дом, въ дом что, такъ уму помраченіе! Пока вы почивали, мн Матренушка все показывала. Ума помраченіе!.. Показываетъ, да и говоритъ: и все то, — говоритъ, — это твоей барыни будетъ, ежели она полюбитъ нашего барина. Увезетъ, говоритъ, онъ ее въ заграницу и заживутъ они тамъ, какъ принцы...

— Эта Матрена — клюшница, что ли? — спросила Катерина Андреевна.

— Никакъ нтъ-съ. Клюшница у нихъ Аксинья, она теперича въ Москв при барин, а Матренушка эта пвица была при покойномъ еще барин и теперича управительницей хора. Хоръ есть у барина то, изъ крпостныхъ двушекъ весь и все, говорятъ, красавицы на подборъ.

Катерина Андреевна наморщила бровки.

— Гаремъ тутъ у него, врод какъ у султана турецкаго, — замтила она.

— Отъ скуки, матушка. Баринъ одинокій, подружки-барыни нтъ, ну, и забавляются отъ скуки. Матреша то сказывала мн, что пять годковъ тому назадъ баринъ увезъ у какого то полковника жену и разводъ ей выхлопоталъ, жениться хотлъ, такъ въ т, говоритъ, поры никакихъ хоровъ не было, всхъ, говорятъ, пвицъ замужъ поотдавалъ, да умерла эта барыня то, съ лошади упала, катамшись, и умерла, ну, опять все по старому и пошло. Ахъ, матушка вы, наша, красавица вы писаная, слдуетъ вамъ...

— Что?

— Слдуетъ вамъ приласкать здшняго барина...

Катерина Андреевна топнула ножкой и выгнала свою наперсницу.

X.

Наступилъ вечеръ. У окна своей „новой“ комнаты сидла Катерина Андреевна и смотрла на дворъ усадьбы. Направо ярко догоралъ день, и лучи зимняго заката окрашивали въ розовый цвтъ и снжныя равнины, и далекій лсъ, и блую церковь усадьбы, и вс постройки. Налво тянулся громадный садъ съ вковыми липами и тополями, тоже розовыми теперь отъ лучей заката. Прямо шла длинная аллея изъ березъ, соединяющая усадьбу съ большою дорогой. Весь обширный дворъ былъ застроенъ различными службами подъ желзными крышами, окрашенными въ красный цвтъ. Вдали виднлись длинныя зданія конюшенъ и каретныхъ сараевъ, оранжереи, домашній театръ, еще какія то постройки съ колоннами, съ бюстами и статуями въ нишахъ, съ гербами на фронтонахъ. Все кругомъ кипло жизнью, хотя главы, владыки этого богатаго, роскошнаго имнія и не было дома. Его не было дома, но его очевидно, ждали. Съ полчаса тому назадъ прискакалъ верховой, вроятно посланный передовымъ встникомъ съ ближайшей отъ имнія станціи. Не успли еще отвести усталаго, взмыленнаго коня въ конюшню, какъ началась суматоха по всему двору. Мужики мели дорожки и посыпали ихъ пескомъ, разгребали снгъ съ аллеи, изъ одного флигеля до другаго то и дло бгали лакеи, горничныя, казачки; какой то толстякъ въ ватномъ сюртук гороховаго цвта, — очевидно, управляющій, — суетливо шнырялъ по двору, опираясь на палку и пуская ее иногда въ ходъ. Въ кухн ярко топилась плита, и въ окнахъ виднлись блыя фигуры поваровъ. Толстый человкъ въ гороховомъ сюртук чаще и чаще выбгалъ на дворъ и все посматривалъ на дорогу.